Собрание сочинений, том 12

предлогов, которые выдвигались бы должностным? лицом, состоящим на службе британского правительства? (Возглас одобрения.) Удивительно, как это сэр Джон Боуринг мог думать, что он имел право объявить войну. Я могу понять, что человек в таком положении имеет полномочия прибегнуть по необходимости к самозащите; но предпринимать наступательные действия на таком основании, под таким предлогом — это один из самых необычайных случаев, какие только можно найти во всемирной истории. Из документов, представленных палате, совершенно ясно, что с самого начала, когда сэр Джон Боуринг был назначен на нынешнюю должность, его честолюбивым желанием было добиться того, в чем потерпели полную неудачу его предшественники, а именно, проникнуть за стены Кантона. Стремясь только к выполнению этой цели, то есть к тому, чтобы получить доступ в стены Кантона, он без всякой необходимости ввергнул страну в войну; и каков же результат? Принадлежащее британским подданным имущество, ценностью в крупную сумму — 1500000 ф. ст., — теперь конфисковано в городе Кантоне, вдобавок к этому наши фактории сожжены дотла, и все это лишь из-за пагубной политики одного из самых злонамеренных людей.

«О человек, исполненный гордыни,
Ты облечен недолгой, слабой властью,
Невежда, мнящий мудрецом себя,
Былинка хрупкая, но злобный, как горилла,
Под ликом солнечным творишь такие вещи,
Что ангелы на небе слезы льют»».

[Шекспир. «Мера за меру», акт II, сцена вторая. Ред.]

И, наконец, лорд Грей:

«Если вы, милорды, заглянете в документы, вы убедитесь, что когда сэр Джон Боуринг просил губернатора Е о свидании, то губернатор изъявил готовность встретиться с ним, по назначил для этой цели дом купца У Хао-гуань, находящийся за пределами города. Однако достоинство сэра Джона Боуринга не позволило ему идти куда-либо, кроме как в официальную резиденцию губернатора. Если нельзя ожидать ничего другого, то я жду, по меньшей мере, одного положительного результата от принятия резолюции — немедленного отозвания сэра Джона Боуринга».

То же отношение сэр Джон Боуринг встретил и со стороны палаты общин, а г-н Кобден даже начал свою речь торжественным отречением от этого «человека, с которым его связывала двадцатилетняя дружба».

Дословные выдержки из речей лордов Дерби, Линдхёрста и Грея доказывают, что правительству лорда Пальмерстона достаточно было бы для парирования удара пожертвовать сэром Джоном Боурингом, вместо того чтобы отождествлять себя с этим «видным проповедником гуманности». Не снисхождение и не тактика его противников, а исключительно представленные парламенту документы давали возможность правительству так легко выпутаться из положения; это становится ясным из самого беглого обзора этих документов и основанных на них прений.

Может ли оставаться какое-либо сомнение в том, что сэр Джон Боуринг страдает «манией» вступления в Кантон? Разве не доказано, что этот субъект, как говорит лондонская газета «Times», «повел дело исключительно по собственной инициативе, не посоветовавшись со своим начальством на родине и не сообразуясь с его политикой»? Зачем же в таком случае лорд Пальмерстон, в момент, когда положение его правительства шатко, когда его путь загроможден всякого рода затруднениями, связанными с финансами, с персидской войной, с тайными договорами, с избирательной реформой[132] , с коалицией, когда он чувствует, что взоры палаты обращены «на него с большей серьезностью, но с меньшим восхищением, чем когда-либо раньше», — зачем он выбрал как раз этот момент для того, чтобы в первый раз за всю свою политическую карьеру проявить непоколебимую верность другому человеку, и притом своему подчиненному, с риском не только еще более ухудшить свое собственное положение, но и окончательно испортить его? Зачем он доходит в своем новом увлечении до того, что приносит себя в искупительную жертву за грехи какого-то д-ра Боуринга? Разумеется, ни один здравомыслящий человек не считает благородного виконта способным на подобные романтические заблуждения. Политика, которой он придерживался в этих осложнениях с Китаем, дает убедительное доказательство того, что документы, переданные им парламенту, неполны. Кроме опубликованных документов, должны существовать секретные документы и секретные инструкции, которые могли бы показать, что если д-р Боуринг и был одержим «манией» вступления в Кантон, то за его спиной стоял хладнокровный глава Уайт-холла [Пальмерстон. Ред.], поощрявший эту манию и в своих собственных целях раздувший ее из уголька во всепожирающее пламя.

Написано К. Марксом 27 февраля 1857 г.

Напечатано в газете «New-York Daily Tribune» № 4962, 16 марта 1857 г.

Печатается по тексту газеты, сверенному с текстом рукописного отрывка

Перевод с английского

К. МАРКС ПОРАЖЕНИЕ МИНИСТЕРСТВА ПАЛЬМЕРСТОНА

Лондон, 6 марта 1857 г.

Дебаты о китайском конфликте, бушевавшие в течение четырех вечеров, утихли, наконец, вылившись в принятый палатой общин вотум недоверия министерству Пальмерстона. На недоверие Пальмерстон отвечает «штрафным роспуском парламента». Он карает членов палаты общин тем, что заставляет их разойтись по домам.

Сильнейшее возбуждение, царившее в последний вечер дебатов как в стенах самой палаты, так и среди массы народа, собравшегося на прилегающих улицах, было обусловлено не только важностью поставленных на карту интересов, но в еще большей степени особенностями той личности, над которой происходил суд. Правление Пальмерстона не было правлением обыкновенного кабинета. Это была диктатура. С самого начала войны с Россией парламент почти отказался от своих конституционных функций; он не осмелился вернуть их себе и после заключения мира. Постепенно и почти незаметно деградируя, он опустился до положения Corps Legislatif [Законодательного корпуса. Ред.], отличаясь от подлинного бонапартистского учреждения только своей фальшивой вывеской и высокопарно звучащими претензиями. Уже самый факт образования коалиционного кабинета показал, что старые партии, от трений между которыми зависит ход парламентской машины, сошли на нет. Это бессилие партий, сперва нашедшее выражение в коалиционном кабинете, было затем воплощено, благодаря войне, во всемогуществе одного человека, который в течение полувека своей политической жизни никогда не принадлежал ни к одной партии, но всегда использовал все партии. Если бы даже не было войны с Россией, истощение старых официальных партий само по себе привело бы к преобразованиям. В парламент была бы влита новая жизнь введением в его организм свежей крови, предоставлением политических прав, по крайней мере, некоторой части народных масс, все еще не имеющих права голоса и представителей в парламенте. Война прервала этот естественный процесс. Война помешала тому, чтобы притупление остроты старых парламентских противоречий пошло на пользу массам, и обратила этот процесс к исключительной выгоде одного человека. Вместо политического освобождения британского народа мы получили диктатуру Пальмерстона. Война явилась тем мощным фактором, благодаря которому был достигнут этот результат, и война же была единственным средством, чтобы его упрочить. Война стала поэтому жизненно необходимым условием диктатуры Пальмерстона. Русская война была более популярной среди британского народа, нежели Парижский мир. Почему же в таком случае британский Ахиллес, под эгидой которого произошел