Собрание сочинений, том 13

цитированной нами депеше, — «было не легко при том возбуждении, которое царило во многих германских государствах. К тому же нам вряд ли нужно напоминать о том, что направление нашей политики в этом отклонялось от политики большого числа германских правительств и что в частности Австрия была не согласна с нею».

Вопреки всем этим затруднениям, Пруссия успешно разыграла роль жандарма Германского союза. С конца апреля до конца мая она развернула свою посредническую деятельность, принудив своих сотоварищей по Германскому союзу к бездействию.

«Наши старания», — эвфемистически выражается Шлейниц, — «были первым делом направлены на то, чтобы предупредить преждевременное вовлечение Союза в войну».

В то же время берлинский кабинет открыл шлюзы либеральной прессы, которая недвусмысленно разъясняла бюргеру, что если Бонапарт устремился в Италию, то лишь с целью освободить Германию от Австрии и создать германское единство под эгидой героя, который несомненно принадлежит нации, ибо он уже раньше был объявлен «национальной собственностью».

Что до известной степени затруднило действия Пруссии, так это наличие у нее «в свое время» призвания выступать не просто посредником, но «вооруженным» посредником. Она должна была, с одной стороны, сдерживать воинственные страсти, а с другой — призывать к оружию. Раздавая оружие, она должна была в то же время предостерегать против того, чтобы его пускали в ход.

«Не играй с огнестрельным оружием,
Оно чувствует боль, как и ты».

«Однако, если мы одновременно принимали все меры», — говорит Шлейниц, — «для охраны Германии, лежащей между обеими воюющими великими державами, и если органы Союза при пашем содействии тоже неустанно принимали оборонительные меры, то для нас возникла новая обязанность — следить за тем, чтобы эти меры внезапно не превратились в средства нападения и чтобы благодаря этому позиция Союза и наша собственная не оказалась серьезно скомпрометированной».

Однако «посредничающая держава», вполне понятно, не всегда могла односторонне действовать в одном и том же направлении. К тому же обнаружились опасные симптомы.

«К величайшему нашему сожалению», — говорит Шлейниц, — «появились признаки готовящихся особых соглашений в направлении, отклоняющемся от нашей политики, и серьезность положения должна была возбудить с нашей стороны опасения, что в результате непроизвольно могла бы все более проявиться тенденция к расторжению Союза».

С целью предотвратить эти «неурядицы» и начать второй акт «посредничества» была предпринята миссия генерала Виллизена в Вену. Ее результаты изложены в депеше Шлейница из Берлина от 14 июня, адресованной прусскому послу в Вене Вертеру. Когда Шлейниц пишет только членам Германского союза, он пользуется in ordinary {обычным. Ред.} прусским чиновничьим стилем. Когда же он пишет иностранным великим державам, то, к счастью, это происходит на незнакомом ему языке. Но его депеши Австрии! Это — длиннейшие фразы, запутанные как ленточная глиста, выщелоченные в жидком мыле «готаизмов», посыпанные сухим канцелярским песком Укермарка[288] и полузатопленные потоками коварной берлинской treacle {патоки. Ред.}.

Если мы подвергаем подробному анализу некоторую часть берлинской Blue book {Синей книги. Ред.}, которой теперь уже три недели от роду, то нас побуждает к этому не каприз антиквара и не интерес к бранденбургской истории. Ведь речь идет о таких документах, о которых в настоящий момент немецкие либералы и демократы трубят, как о доказательстве будущего имперского призвания Пруссии.

Последняя депеша Шлейница, адресованная генералу Виллизену, была получена в Вене 27 мая. Депеши Вертера Шлейницу о приеме, оказанном Виллизену императорским кабинетом, помечены 29 и 31 мая. В течение полумесяца они остаются без ответа. Чтобы затушевать все противоречия между первоначальной «миссией» и ее «интерпретацией», последовавшей задним числом, в прусской blue book опущены как депеши Шлейница Виллизену, так и депеши Вертера Шлейницу, равно как и все переговоры между принцем-регентом и Бустрапой[289]. Австрийский министр иностранных дел Рехберг никак не мог восстановить первоначальный текст, ибо Виллизен и Вертер должны были сообщить ему прусские депеши не в письменном виде, но только зачитать их. Можно представить себе положение министра, который должен не прочитать, а выслушать период в таком роде;

«Руководимый желанием», — говорит Шлейниц, — «внести полную ясность в столь важное дело, я позаботился о том, чтобы в моем адресованном генералу фон Виллизену послании с полной определенностью изложить нашу точку зрения как в отношении того, что мы, со своей стороны, намереваемся предпринять при известных обстоятельствах, так и в отношении предпосылок, которые обязательно должны лежать в основе предполагаемых нами действий».

Прежде чем Шлейниц приготовился к официальному истолкованию миссии Виллизена в Вену, он с характерной для него осторожностью предоставил событиям идти своим собственным ходом. Австрийская армия проиграла сражение при Мадженте, очистила все ломбардские крепости и стремительно отступала за Кьезе. Нота Горчакова малым германским государствам, в которой он, грозя кнутом, предписывает им строжайший нейтралитет, попала в прессу[290]. Заподозренный в тайных симпатиях к Австрии, Дерби отказался от власти в пользу Пальмерстона. Наконец, 14 июня, в день отправки депеши Шлейница Вертеру, прусский правительственный вестник [291] напечатал указ о мобилизации шести прусских армейских корпусов. Миссия Виллизена в Вену и вслед за ней эта мобилизация! Вся Германия была полна разговорами о прусской геройской осмотрительности и о прусском осмотрительном геройстве.

Обратимся наконец к депеше Шлейница, адресованной прусскому послу в Вене. «Великодушные слова» сорвались с уст регента. Далее Виллизен тоном оракула вещал о «честнейших намерениях», «бескорыстнейших планах» и «искреннейшем доверии»; граф Рехберг «высказал свое согласие с принятой нами точкой зрения». Однако тот же Рехберг, этот венский Сократ, пожелал перенести, наконец, дискуссию с заоблачных высот фразеологии на прозаическую почву фактов. «Особенное значение» придавал он тому, чтобы «увидеть прусские намерения сформулированными». В соответствии с этим Пруссия пытается с помощью пера Шлейница «уточнить» «намерения» «миссии» Виллизена. Поэтому он «резюмирует в дальнейшем намерения, сообщенные нами в происшедшем в Вене обмене мыслями». Это «резюмирующее дальнейшее» мы изложим здесь вкратце. Смысл миссии Виллизена был таков. Пруссия имеет, «при наличии определенной предпосылки, твердо установленные намерения». Шлейницу следовало бы сказать, что Пруссия имеет неопределенные намерения при твердо установленной предпосылке. Предпосылка заключалась в том, чтобы Австрия предоставила Пруссии инициативу в Германском союзе, отказалась от сепаратных договоров с германскими дворами, словом временно предоставила Пруссии гегемонию в Германии; намерение заключалось в том, чтобы обеспечить Австрии «владение итальянскими областями, основанное на договорах 1815 г.» и «на этой основе добиться мира». Отношения Австрии к прочим итальянским государствам и «отношения этих последних» Пруссия считает «открытым вопросом». Если «итальянские владения» Австрии «подвергнутся серьезной угрозе», то Пруссия попытается «предпринять вооруженное посредничество» и в

«соответствии с успехами последнего будет действовать дальше для достижения намеченной выше цели, как этого требуют ее обязанности европейской державы и высокое призвание немецкой нации».

«Наш собственный интерес», — говорит незаинтересованный Шлейниц, — «предписывает нам не запаздывать с вмешательством. Однако выбор момента как для посредничества, так и для вытекающих из него дальнейших действий Пруссии надлежит предоставить свободному усмотрению королевского двора».