Собрание сочинений, том 14

уничтожает Фогт то сильное влияние, которое он приобрел благодаря случайному стечению обстоятельств! Неудивительно было бы, если бы после этого все стали относиться с недовернем и подозрением к естественнонаучным работам Фогта, как к научным выводам, столь же легковесно и недобросовестно опирающимся на ложные представления, а не на положительные и тщательно исследованные факты!

Чтобы стать государственным деятелем и ученым, недостаточно одного тщеславия, — в противном случае даже Кремер мог бы быть и тем и другим. К сожалению. Фогт из-за своей серной банды и своего Шерваля сам опустился до уровня своего рода Шерваля. И действительно, между ними есть внутреннее сходство, заключающееся в резко выраженном стремлении к житейскому благополучию, к обеспеченному существованию, компанейским развлечениям и легкомысленным шуткам в серьезных вопросах…

В ожидании Вашего скорого дружеского ответа примите сердечный привет от преданного Вам

И. Ф. Беккера

Р. S. Я только что снова заглянул в брошюру Фогта и, к своему еще большему изумлению, увидел, что честь оказана и бюрстенгеймерам. Вкратце Вы должны знать, как обстояло дело и с этой бандой…

Далее я увидел также в этой брошюре, что Фогт утверждает, будто Ньюджент-Шерваль-Кремер приехал в Женеву по поручению Маркса. Я считаю поэтому нужным добавить, что Ньюджент, который до последней минуты своего пребывания в Женеве разыгрывал роль англичанина, ничем ни разу не дал заметить, что он когда-либо и где-либо имел дело с каким-нибудь немецким эмигрантом; да это вообще совершенно не годилось бы для его инкогнито. Даже в настоящее время здесь, хотя это уже не имеет того значения для него, какое имело там, он отказывается это признать и отрицает всякое знакомство с немцами в прошлом.

До сих пор я все еще думал, что Фогт легкомысленно поддался чьей-то мистификации, но теперь его выступление мне все более кажется проявлением злого умысла, Он меня мало занимает, но мне жаль его доброго, славного, старого отца, которому эта история, безусловно, доставит много неприятных минут.

Не только разрешаю Вам, но даже прошу Вас в интересах истины и доброго дела распространить все сообщенное мной среди Ваших знакомых.

Искренне Ваш

И. Филипп Б.» (см. приложение 3).

4. КЁЛЬНСКИЙ ПРОЦЕСС КОММУНИСТОВ

Перенесемся из имперско-регентского «кабинета» в Женеве в прусский королевский суд присяжных в Кёльне.

«В кёльнском процессе Маркс играл выдающуюся роль». Несомненно.

«В Кёльне судили его товарищей по Союзу»! Совершенно верно.

Предварительное заключение кёльнских подсудимых длилось 1¹/₂ года.

Прусская полиция и посольство, Хинкельдей со всей своей сворой, почта и местные власти, министерства внутренних дел и юстиции — все они в течение этих 1¹/₂ лет прилагали огромнейшие усилия, чтобы создать какой-нибудь corpus delicti {состав преступления. Ред.}.

Таким образом, Фогт имеет здесь в своем распоряжении для расследования моих «деяний», можно сказать, вспомогательные средства прусского государства и даже подлинный материал из моих «Разоблачений о кёльнском процессе коммунистов», Базель, 1853, экземпляр которых он нашел в женевском Обществе рабочих, взял его на время и «штудировал». Теперь-то уж Карлуша не упустит случая нагнать на меня страху. Но нет! На этот раз Фогт «затрудняется», выпускает несколько своих природных удушающих и зловонных снарядов^{41} и лепечет, торопливо отступая:

«Кёльнский процесс особенного значения для нас не имеет» («Главная книга», стр. 172).

В «Разоблачениях» я не мог не задеть наряду с другими и г-на А. Виллиха. Виллих начинает в «New-Yorker Criminal-Zeitung» от 28 октября 1853 г. {Ответ я опубликовал в памфлете «Рыцарь благородного сознания». Нью-Йорк, 1853.[379]} свою самозащиту[380] с характеристики моего произведения как «искусной критики ужасных действий центральной полиции Германского союза». Издатель моей работы Я. Шабелиц-сын по получении моей рукописи писал мне из Базеля 11 декабря 1852 года:

«Ваше разоблачение полицейских безобразий превосходно. Вы воздвигли прочный памятник нынешнему прусскому режиму».

Он прибавил к этому, что его мнение разделяется компетентными людьми, а во главе этих «компетентных людей» стоял один теперешний женевский приятель г-на Карла Фогта.

Через семь лет после выхода моя брошюра дала повод совершенно неизвестному мне г-ну Эйххофу в Берлине, — Эйххоф, как известно, был привлечен к суду по обвинению в клевете на Штибера, — сделать на своем процессе следующее заявление:

«Я тщательно изучил кёльнский процесс коммунистов и вынужден поэтому не только полностью поддержать свое первоначальное обвинение Штибера в клятвопреступлении, но и расширить его в том смысле, что все показания Штибера на этом процессе были лживыми… Приговор над кёльнскими подсудимыми был произнесен лишь на основании показаний Штибера… Все показания Штибера — последовательно совершенное клятвопреступление» (1-е приложение к берлинской «Vossische Zeitung»[381] от 9 мая 1860 года).

Сам Фогт признает:

«Он» (Маркс) «употребил все возможные усилия, чтобы доставить защитникам подсудимых материал и инструкции для ведения процесса…

Как известно, там» (в Кёльне) «агенты Штибер, Флёри и т. д. представили фальшивые, ими самими сфабрикованные документы в качестве «доказательств», и вообще там была раскрыта среди этой полицейской сволочи пропасть отвратительной мерзости, приводящей в трепет» («Главная книга», стр. 169, 170).

Если Фогт доказывает свою ненависть к государственному перевороту пропагандой в пользу бонапартизма, то почему я не могу доказывать «своих сношений» с тайной полицией раскрытием ее беспредельной мерзости? Если бы полиция обладала подлинными доказательствами, то зачем было фабриковать фальшивые?

Но, — поучает профессор Фогт, —

«удар поразил, тем не менее, только членов марксовского Союза в Кёльне, только партию Маркса».

В самом деле, Полоний! Разве удар не поразил сперва другую партию в Париже, потом еще одну в Берлине (процесс Ладендорфа), затем опять другую в Бремене (Союз мертвых)[382] и т. д. и т. д.?

Что касается осуждения кёльнских обвиняемых, то я приведу относящееся к этому место из моих «Разоблачений»:

«Первоначально понадобилось чудодейственное вмешательство полиции, чтобы скрыть чисто тенденциозный характер процесса. «Предстоящие разоблачения докажут вам, господа присяжные, что этот процесс не является тенденциозным процессом», — этими словами Зедт (прокурор) открыл судебные прения. Теперь же (в конце разбирательства) он делает упор на тенденциозном характере, чтобы предать забвению разоблачения, сделанные полицией. После полуторагодичного предварительного следствия присяжным понадобились объективные данные, доказывающие преступление, чтобы оправдать себя в глазах общественного мнения.

После пятинедельной полицейской комедии им понадобилась «чистая тенденция», чтобы выбраться из грязи фактических данных. Поэтому Зедт не ограничивается