Собрание сочинений, том 15

передовой

Печатается по тексту газеты

Перевод с английского

К. МАРКС СОБЫТИЯ В СИРИИ. — АНГЛИЙСКАЯ ПАРЛАМЕНТСКАЯ СЕССИЯ. — СОСТОЯНИЕ БРИТАНСКОЙ ТОРГОВЛИ

Лондон, 28 июля 1860 г.

Так как только что вышла в свет Синяя книга о сирийских беспорядках и лорд Стратфорд де Редклифф назначил на ближайший вторник свой запрос о положении в Сирии[75], то я откладываю обсуждение этого важного вопроса и хочу только предупредить ваших читателей, чтобы они не поддавались сентиментальным декламациям бонапартистской прессы, чувствам ужаса перед жестокими насилиями диких племен и естественной симпатии к пострадавшим. Но все же имеется несколько моментов, на которых следует внимательно остановиться. Прежде всего надо отметить, что Российская империя, вследствие внутренних противоречий, которые возникли в связи с движением в пользу освобождения крепостных и расстройством финансов, находится в затруднительном положении, из которого нынешнее правительство не находит иного выхода, кроме большой войны. Война кажется ему единственным средством предотвращения угрозы революции, столь конфиденциально предсказанной князем Долгоруковым в его брошюре «Правда о России»[76]. Теперь прошло уже около трех месяцев с тех пор, как князь Горчаков пытался снова поставить на обсуждение восточный вопрос, выпустив свою циркулярную депешу о жалобах христиан в Турции, но его обращение, на которое откликнулся лишь одинокий голос из Тюильри, не произвело желаемого впечатления на общественное мнение Европы.

Именно с этого времени зашевелились русские и французские агенты, стремившиеся устроить политико-религиозную драку, — первые в Далмации, последние на Сирийском побережье, — причем оба движения поддерживали друг друга, поскольку волнения в Черногории и в Герцеговине заставили Порту отвести почти всю турецкую армию, находившуюся в Сирии, и таким образом оставить совершенно открытой арену для чрезвычайно обостренной борьбы между варварскими племенами Ливана. Император французов, подобно православному царю, оказался вынужденным искать какого-нибудь нового и сенсационного крестового похода, чтобы снова усыпить свою империю воинственными галлюцинациями. Итальянское движение, выскользнув из его вожжей и приняв направление, противоположное тому, какое он хотел ему придать, наскучило общественному мнению Парижа, как деликатно намекнул «Constitutionnel». Его попытки прельстить прусского принца-регента насильственной «консолидацией Германии», за которую Франция должна была бы получить «моральную компенсацию» в виде рейнских провинций, окончились сплошной неудачей и даже сделали несколько смешным этого entrepreneur [предпринимателя. Ред.] , спекулирующего на национально-освободительном движении. Конфликт с папой, в который оказался вовлеченным Луи-Наполеон[77], нанес ущерб той опоре, на которой покоится его влияние среди крестьянства, — католическому духовенству Франции.

Императорская казна в течение некоторого времени находилась в состоянии истощения и продолжает пребывать в этом состоянии, причем была сделана тщетная попытка поправить положение путем распространения слухов о возможности выпуска emprunt de la paix (займа мира). Это было уж слишком даже для бонапартовской Франции. К займу, заключенному под предлогом войны, прибавить еще один заем, заключаемый под предлогом мира, — это был проект, неприемлемый даже для парижских биржевиков. Кое- какие робкие голоса кастрированной парижской прессы осмелились сделать намек, что благодеяния Второй империи столь же велики, сколь и дороги, ибо нация заплатила за эти благодеяния увеличением государственного долга на 50 %. Проект займа мира в 500000000 франков был поэтому оставлен — отступление, которое только придало храбрости г-ну Фавру, чтобы выступить с пространной речью в Corps Legislatif [Законодательном корпусе. Ред.] об угрозе «финансового краха» и разорвать в клочки цветистую газовую вуаль, которую императорский бюджетных дел мастер набросил на государственную казну. Критические замечания о характерных чертах декабрьского режима, на которые отважились г-н Фавр и г-н Оливье в Corps Legislatif среди «chiens savants» («ученых собак») этого мнимого представительства, а также бешеные нападки на интриги «старых партий» [78], которыми наводнена официальная, полуофициальная и официозная парижская пресса, одновременно свидетельствовали о наличии того неумолимого факта, что мятежный галльский дух снова возрождается из пепла и что продолжение господства узурпатора снова зависит от организации большого военного зрелища, как это имело место через два года после coup d'etat [государственного переворота. Ред.] и еще через два года после завершения крымского эпизода. Ясно, что самодержец Франции и самодержец России, под давлением одной и той же настоятельной необходимости бить в военные литавры, действуют во взаимном согласии. В то время как полуофициальные бонапартистские памфлеты предлагали прусскому принцу-регенту создание «Германского союза», связанное с «моральной компенсацией» в пользу Франции, император Александр, как это недавно утверждалось публично в изданиях германского «Национального союза»[79] и не было опровергнуто берлинской правительственной прессой, открыто предложил своему дяде присоединение к Пруссии всей Северной Германии до самого моря, на том условии, что Франции будут отданы рейнские провинции, а на продвижение России на Дунае будут смотреть сквозь пальцы. Именно это обстоятельство — одновременные заявления обоих самодержцев — и вызвало свидание в Теплице австрийского императора с принцем-регентом[80]. Однако на тот случай, если бы предпринятое ими искушение Пруссии не удалось, петербургские и парижские заговорщики приберегли потрясающий инцидент с сирийскими убийствами; последний должен был послужить поводом для французского вмешательства, которое открыло бы всеобщей европейской войне лазейку с черного хода в том случае, если бы она не смогла пройти через главные ворота. Что касается Англии, то я лишь добавлю, что в 1841 г. лорд Пальмерстон снабдил друзов оружием, которым они владеют и поныне, и что в 1846 г., путем соглашения с царем Николаем, он фактически уничтожил турецкое господство, обуздывавшее дикие племена Ливана, и выговорил для них мнимую независимость[81], которая с течением времени и под умелым руководством иностранных заговорщиков могла породить только кровавую жатву.

Вы знаете, что нынешняя парламентская сессия не имеет себе равных по числу следующих одна за другой правительственных неудач. Помимо бесплодных мероприятий г-на Гладстона в отношении покровительственных пошлин, ни одна важная мера не была проведена. Но в то время как правительство брало обратно один билль за другим, оно ухитрилось контрабандным путем при втором чтении протащить небольшую резолюцию, состоящую всего из одной маленькой статьи, которая, если бы она была принята парламентом, вызвала бы величайшую конституционную перемену, которую когда-либо знала Англия с 1689 года[82]. Эта резолюция предлагала не более и не менее, как ликвидацию местной английской армии в Индии, поглощение ее британской армией и, следовательно, передачу верховного командования ею из рук генерал-губернатора в Калькутте Главному штабу в Лондоне, другими словами, герцогу Кембриджскому. Не говоря уж о других серьезных последствиях такой перемены, она поставила бы часть армии вне контроля парламента и усилила бы в величайшей степени прерогативы короны. По-видимому, некоторые члены Индийского совета, которые единодушно возражали против правительственного проекта, но в силу индийского акта 1858 г.[83] не могут быть членами палаты общин, инспирировали поддержку своего протеста несколькими членами парламента; и, когда правительство уже считало свою хитрость удавшейся, произошло внезапное парламентское emeute [восстание. Ред.], руководимое г-ном Хорсменом, которое как раз вовремя уничтожило правительственную интригу. Это затруднение кабинета, обнаружившееся совершенно неожиданно, и замешательство палаты общин, попавшей в ловушку благодаря своему собственному глубокому невежеству, представляло собой действительно забавное зрелище.

Объявленная стоимость экспорта за последний месяц отражает процесс сокращения британской торговли. В соответствии с тем, что я отмечал в предыдущей корреспонденции [См. настоящий