сильный обстрел, особенно, если он построен, как большинство французских городов, из каменных плит или если дома имеют толстые кирпичные стены. Париж внутри линии укреплений занимает площадь размером двенадцать на десять километров; в пределах старых застав[77], где находится наиболее тесно застроенная часть города, — размером девять на семь километров, то есть эта часть города охватывает пространство приблизительно в пятьдесят миллионов квадратных метров, или около шестидесяти миллионов квадратных ярдов. Для того чтобы выпустить на каждую тысячу квадратных ярдов этой поверхности в среднем один снаряд в час, потребовалось бы 60000 снарядов в час, или полтора миллиона снарядов в сутки, что предполагает применение для этой цели, по крайней мере, 2000 тяжелых орудий. Однако выпускать один снаряд в час на площадь почти в сто футов длины при ста футах ширины — означало бы вести слабую бомбардировку. Правда, временно можно было бы сосредоточить огонь на одном или нескольких кварталах до тех пор, пока они не будут полностью разрушены, а затем перенести его на соседние кварталы; однако для того чтобы эта бомбардировка была эффективной, ее нужно продолжать в течение почти такого же или даже большего времени, как и правильную осаду, причем безусловно с меньшей уверенностью что в результате этого крепость будет вынуждена сдаться.
Кроме того, Париж, пока его форты не сдались, фактически находится вне пределов, доступных для эффективной бомбардировки. Ближайшие высоты вне города, которые находятся теперь в руках осаждающих, вблизи Шатильона, отстоят от Пале де Жюстис[78], который расположен почти точно в центре города, на целые 8000 метров = 8700 ярдам, или пять миль. С южной стороны это расстояние повсюду будет примерно таким же. На северо-востоке линия фортов удалена на 10000 метров, или свыше 11000 ярдов от центра города, поэтому любая из бомбардирующих батарей в этом районе должна была бы размещаться на 2000 ярдов дальше, то есть в семи-восьми милях от Пале де Жюстис. На северо-западе город настолько хорошо защищен излучинами Сены и фортом Мон-Валерьен, что бомбардирующие батареи можно было бы установить только в сомкнутых редутах или в сооруженных по всем правилам параллелях, то есть не раньше начала правильной осады, для которой эта бомбардировка, как мы полагаем, является предварительной подготовкой.
Теперь не может быть сомнений в том, что из прусских тяжелых нарезных пушек калибром в пять, шесть, семь, восемь и девять дюймов, выбрасывающих снаряды весом от двадцати пяти до трехсот и более фунтов, возможна стрельба на расстояние пяти миль. В 1864 г. у Гаммельмарка нарезные 24-фунтовые пушки бомбардировали Зондербург[79] на расстоянии в 5700 шагов = 4750 ярдам, или почти в три мили, хотя это были старые бронзовые пушки, которые могли выдержать пороховой заряд не больше чем в 4 или 5 фунтов при снаряде весом в 68 фунтов. Угол возвышения неизбежно был значительным, и приходилось специально приспосабливать лафет, который сломался бы при употреблении более сильных зарядов. Современные прусские пушки из литой стали могут выдержать заряды гораздо большего веса по отношению к весу их снарядов, но для того чтобы достигнуть дальности в пять миль, угол возвышения все же должен быть весьма значительным, и нужно было бы соответственно переделать лафеты, а если их использовать для целей, для которых они не приспособлены, то они быстро пришли бы в негодность. Ничто так быстро не разрушает лафета, как стрельба с полными зарядами даже при таких незначительных углах возвышения, как пять—шесть градусов, между тем, в данном случае угол возвышения в среднем равнялся бы по крайней мере пятнадцати градусам, и лафеты были бы совершенно разрушены так же быстро, как и дома в Париже. Но если даже не принимать во внимание это затруднение, то все же бомбардировка Парижа батареями, находящимися на расстоянии пяти миль от центра города, в лучшем случае могла бы явиться только частью дела. Разрушений было бы достаточно, чтобы озлобить, но недостаточно, чтобы устрашить. На таких дистанциях снаряды нельзя направлять с достаточной точностью в какую-нибудь определенную часть города. Даже если бы были даны указания избегать обстрела определенных районов, вряд ли удалось бы уберечь больницы, музеи, библиотеки, как бы хорошо они ни были заметны с высот, на которых могли бы находиться батареи. Военные здания, арсеналы, магазины и склады нельзя было бы наметить для разрушения с достаточной уверенностью, даже если бы они были видны осаждающим; таким образом, отпало бы обычное оправдание бомбардировки тем, что ее целью является разрушение оборонительных средств осажденных. Все сказанное выше основывается на предположении, что осаждающие располагают средствами для действительно серьезной бомбардировки, то есть, примерно, двумя тысячами нарезных пушек и мортир крупных калибров. Но если, как мы в данном случае предполагаем, немецкий осадный парк составляет примерно четыреста или пятьсот орудий, то этого будет недостаточно для того, чтобы произвести на город такое впечатление, которое сделает вероятной его сдачу.
Хотя все еще считается, что законы войны допускают бомбардировку крепости, — эта мера все же приносит так много страданий гражданскому населению, что история осудит всякого, кто в наше время прибегнет к бомбардировке, не имея достаточных шансов добиться таким путем сдачи крепости. У нас вызывает улыбку шовинизм Виктора Гюго, который считает Париж священным городом — в высшей степени священным! — а всякую попытку атаковать его — святотатством. Мы смотрим на Париж, как на любой другой укрепленный город, и если он предпочитает обороняться, то ему придется испытать и все опасности, сопряженные с правильной атакой, с применением осадных траншей и осадных батарей, а также с действием случайных снарядов, попадающих в невоенные здания. Но если бомбардировка Парижа все-таки будет иметь место, несмотря на то, что одной только бомбардировкой нельзя принудить город к сдаче, это будет военной ошибкой, ответственность за которую немногие возложили бы на штаб Мольтке. Скажут, что Париж был подвергнут бомбардировке из политических, а не из военных соображений.
СУДЬБА МЕЦА
Если верить сообщениям из Берлина, прусский штаб, по-видимому, предполагает, что Париж будет взят раньше Меца. Но это мнение, очевидно, основано в такой же мере на политических, как и на военных соображениях. Волнения в Париже, которых ожидал граф Бисмарк, еще не начались; однако рассчитывают, что, как только над городом раздастся грохот тяжелой артиллерии осаждающих, там безусловно вспыхнут раздоры и гражданская война. До сих пор парижане не подтвердили мнения о них, которого придерживаются в немецкой главной квартире; возможно, что они не подтвердят его до самого конца. А если так, то расчеты на взятие Парижа к концу этого месяца почти наверное окажутся иллюзией, и Мецу, может быть, придется сдаться раньше Парижа.
Как крепость, Мец несравненно сильнее Парижа. Последний укреплен с расчетом на то, что вся или, по крайней мере, большая часть разбитой французской армии отступит к нему и будет вести оборону посредством непрерывных нападений на неприятеля, чьи попытки обложить город неизбежно ослабят его в каждой точке той длинной линии, которую он вынужден будет занять. Поэтому оборонительная сила парижских укреплений не особенно велика, и это вполне естественно. Принятие заранее мер на тот случай, который имеет место теперь в результате ошибок бонапартистской стратегии, увеличило бы стоимость укреплений до огромной суммы, а срок обороны благодаря этому можно было бы продлить едва ли больше чем на две недели. Кроме того, можно значительно усилить крепостные сооружения возведением во время осады или до нее земляных укреплений. С Мецем дело обстоит совсем иначе. Современное поколение унаследовало Мец от Кормонтеня и других выдающихся инженеров прошлого столетия как очень сильную крепость, — сильную своими оборонительными сооружениями. Вторая империя дополнила их поясом из семи очень больших отдельных фортов на расстоянии от двух с половиной до трех миль от центра города, для того чтобы защитить город от бомбардировки даже нарезными орудиями и превратить всю крепость в большой укрепленный лагерь, уступающий только Парижу. Поэтому осада Меца была бы весьма продолжительной операцией, даже если бы город удерживал только обычный гарнизон военного времени. Но осада была бы почти невозможной при наличии 100000 человек, которые теперь находятся под прикрытием его фортов. Полоса, все еще остающаяся в распоряжении французов, простирается на целые две мили за линию фортов; чтобы оттеснить французов назад к линии фортов и овладеть местностью, где должны быть вырыты траншеи, потребовался бы ряд таких рукопашных боев, какие наблюдались только под Севастополем; и если предположить, что гарнизон не окажется деморализованным постоянными боями и осаждающих не сломят столь большие жертвы людьми, то борьба может продолжаться многие месяцы. Поэтому-то немцы и не пытались вести правильную осаду, а стараются принудить крепость к сдаче голодом. Армия в 100000 человек, а также примерно 60000 городского населения и многочисленные сельские жители, искавшие убежища за фортами, рано или поздно должны истощить запасы продовольствия, если только
