Собрание сочинений, том 19

доносы[212].

Две недели тому назад, когда австрийская прокуратура с бесстыдством подлинных кретинов приписала еврейские погромы в Венгрии тайным махинациям социал-демократии, «Norddeutsche Allgemeine» оказалась единственной газетой, ликовавшей по поводу этой столь же глупой, сколь подлой выходки, и вторила идиоту прокурору, хотя ей прекрасно известно из ближайшего ее окружения и на основании собственного личного опыта, что так называемое «антисемитское движение» имеет в лице социал-демократов самых решительных противников и что в Германии, в особенности в Берлине, оно, несмотря на самую ревностную поддержку со стороны патрона «Norddeutsche Allgemeine», потерпело крах именно благодаря позиции социал-демократов.

Новейшее достижение во лжи мы обнаруживаем в «Norddeutsche» в виде довольно пространной заметки, в которой сообщается, что вопрос о продлении закона против социалистов будто бы вызвал «бурные споры» в среде германской социал-демократии[213].

Якобы «группа Либкнехта» считает, что партия заинтересована в продолжении действия закона против социалистов, в то время как другие (группы?), видя в этом лишь политику «громких фраз», выступают против нее, а «возникшие по этому поводу споры внутри социал-демократической партии, разумеется, ведутся с применением самых грубых средств борьбы». Читатели газеты «Sozialdemokrat» знают, чего стоят эти небылицы. Как нет в социал-демократической партии «групп» в понимании «Norddeutsche», так нет в ней и «споров» по какому-либо вопросу, а тем более по вопросу о продлении или непродлении закона о социалистах.

Мы слишком хорошие «реальные политики», чтобы заботиться о неснесенных яйцах, и мы относимся к этому вопросу с абсолютным «безразличием». Если закон против социалистов будет отменен, то мы знаем, что это произойдет отнюдь не из любви к нам, и мы останемся такими же, как и теперь; если его не отменят, мы тем более останемся такими же, как и теперь. А что закон о социалистах оказал партии неоценимую услугу, укрепив ее и многому научив, и вообще замечательно воздействовав на нее в воспитательном смысле, — в этом сходятся, кстати, все социал- демократы без исключения.

Вопрос о вероятности продления или непродления закона о социалистах, правда, обсуждался в партийном органе и только там, однако, как это определяется существом самой темы, обсуждался чисто академически. Где же, спрашивается, те «споры», которые велись «столь грубыми средствами»? Не было произнесено ни одного слова, которое оправдывало бы заявление «Norddeutsche». Очевидно, лейб-орган Бисмарка не знает того обязательного для профессии лжецов правила, что лгать надо правдоподобно, т. е. что ложь нуждается хотя бы в частице правды, иначе она не пустит корни.

Кстати «Norddeutsche» пришлось выслушать от «Liberale Correspondenz», что, опубликовав эту свою заметку, она совершила колоссальную глупость. Ведь лучшего аргумента для отмены закона о социалистах, чем желание самих социал-демократов сохранить его, — нельзя и придумать. Однако для уразумения этого умственные способности бисмарковской лейб-газеты оказались, во всяком случае, недостаточными. 

Написано Ф. Энгельсом в конце октября 1882 г.

Печатается по тексту газеты

Напечатано в газете «Der Sozialdemokrat» № 45, 2 ноября 1882 г.

Перевод с немецкого

На русском языке публикуется впервые

Ф. ЭНГЕЛЬС МАРКА[214]

Написано Ф. Энгельсом в середине сентября — первой половине декабря 1882 г.

Напечатано в виде приложения к книге: F. Engels. «Die Entwicklung des Sozialismus von der Utopie zur Wissenschaft». Hottingen-Zurich, 1882

Печатается по тексту четвертого издания книги 1891 г.

Перевод с немецкого

В такой стране, как Германия, где еще добрая половина населения живет земледельческим трудом, рабочие-социалисты, а через них и крестьяне, непременно должны познакомиться с тем, как возникла современная земельная собственность, и крупная, и мелкая. Нынешней нищете поденщиков и нынешней долговой кабале мелких крестьян необходимо противопоставить древнюю общую собственность всех свободных мужчин, охватывавшую все, что для них тогда действительно являлось «отечеством», т. е. унаследованным свободным общим владением. Поэтому я даю краткое историческое описание того древнейшего земельного строя германцев, который сохранился до наших дней, хотя в виде жалких остатков, и который на протяжении всего средневековья служил основой и образцом всякого общественного устройства и пронизывал всю общественную жизнь не только Германии, но и Северной Франции, Англии и Скандинавии. И все же он был столь основательно забыт, что лишь в последнее время Г. Л. Мауреру пришлось снова открывать его действительное значение[215].

Два стихийно возникших факта господствуют в первобытной истории всех или почти всех народов: разделение народа по признаку родства и общая собственность на землю. Так было и у германцев. Деление на племена, родовые группы и роды, принесенные ими из Азии, деление, по которому еще в римскую эпоху их боевые отряды строились так, что всегда плечом к плечу стояли ближайшие родичи, — это же деление определяло у них порядок овладения новым районом к востоку от Рейна и к северу от Дуная. Каждое племя оседало на новом месте не по прихоти и не в силу случайных обстоятельств, а в соответствии с родственной близостью соплеменников, как на это ясно указывает Цезарь[216]. Более близким по родству крупным группам доставалась определенная область, в пределах которой опять- таки отдельные роды, включавшие определенное число семей, селились вместе, образуя отдельные села. Несколько родственных сел образовывали «сотню» (на древневерхненемецком — huntari, на древнескандинавском — heradh), несколько сотен образовывали округ [Gau]; совокупность этих округов составляла самый народ. Земля, на которую не притязало село, оставалась в распоряжении сотни; то, что не попадало в надел сотни, оставалось в ведении всего округа; оказывавшаяся и после этого неподеленной земля — большей частью очень значительная площадь — находилась в непосредственном владении всего народа. Так, в Швеции мы встречаем все эти различные ступени общинного владения рядом друг с другом. Каждое село имело сельскую общинную землю (bys almanningar), и наряду с этим существовала общинная земля — сотни (harads), округа или земли (lands), и, наконец, общинные земли, на которые претендовал король, как представитель всего народа в целом, и поэтому в данном случае носившие название konungs almanningar [королевской альменды. Ред.]. Однако все эти земли без различия, даже и королевская, назывались almanningar, альмендами, общинными землями.

Если в Германии и существовала когда-нибудь эта форма старошведского земельного общинного строя, относящегося со своими точно определенными подразделениями во всяком случае к более поздней ступени развития, то она быстро исчезла. На весьма обширной площади земли, которая предоставлена была вначале каждому отдельному селу, на марке, быстро увеличивающееся население основывало ряд дочерних сел, которые вместе с материнским селом в качестве равноправных или не вполне равноправных участников образовывали теперь единую общину-марку. Поэтому, насколько источники позволяют проникнуть в прошлое, мы находим повсюду в Германии большее или меньшее число сел, соединенных в одну общину-марку. Однако над этими союзами, по крайней мере в первое время, стояли еще более обширные союзы-марки, охватывавшие сотни или округа, и, наконец, весь народ первоначально составлял единую большую общину-марку для распоряжения землей, остававшейся в непосредственном владении народа, и осуществления верховного надзора над марками, входившими в ее состав.