к нашему времени здесь позднее выстроили многоэтажные дома, которые все вокруг исказили.
Но и до этого очень изменили обстановку такие дома, как «Особняк Второвых», построенный почти перед самой первой мировой войной. В глубине сада стоит двухэтажный дом с выступающей вперед полукруглой колоннадой, с террасой над ней, с нишами, обрамленными спаренными колоннами по углам здания. У этого особняка явно дворцовый вид. Он очень красив и величественен. И очень странным выглядит вывеска у ворот, гласящая, что здесь размещено «Центральное Статистическое управление». Как это странно и скучно. Как-то не совмещается красота дома с нынешним конторским его содержанием. Даже обидно за дом. Не могли найти что-нибудь получше.
А рядом притулился небольшой деревянный особнячок Щепочкиной. Он-то уже был при Поленове, но не попал в поле его зрения. Скрылся за застройкой. Он из числа «послепожарных» с чуть выступающим трехарочным портиком, в котором арки покоятся на четырех красивых стройных колоннах. Домик оштукатурен и притворяется каменным. Сразу и не поймешь, что он деревянный. Как «Книжная палата» Во двор дома можно войти через шикарные арочные каменные ворота, которые по своему величию, пожалуй, даже превосходят сам дом. Они явно строились не одновременно с домом, а раньше. Даже значительно раньше. Возможно, даже вместе с церковью, когда возводили ее ограду.
Иван Иванович рассказывал, что в этом доме одно время жил поэт П. А. Вяземский, а совсем почти напротив на углу Рещикова переулка в прошлом веке жил поэт Языков. Чуть дальше была квартира композитора А. Скрябина. Позднее он переехал в другую — на Николопесковский переулок. Посреди площади разбит в конце прошлого века уютный скверик, названный «Пушкинским» в память великого поэта, тоже жившего тут неподалеку. Подумать только, на такой довольно небольшой территории части Садового кольца одновременно жили Пушкин и Вяземский, Языков и Грибоедов, а позднее Чайковский, Скрябин, Чехов, Шаляпин. Какие люди! Какие места!..
Но вернемся к Дурновскому и Кречетниковскому переулкам, которые мы только что оставили позади. Оба они пересекают Трубниковский и выходят к Смоленской площади. Не знаю, откуда получил свое название Дурновский, но Кречетниковский был явно связан с проживанием тут «кречетников», «сокольничих» царского двора. Совсем еще недавно здесь царил рынок, как продолжение растекшегося по всем соседним переулкам Смоленского рынка. Толкучка была отчаянная. Я застал это время. Здесь, среди торгового люда, можно было встретить много так называемых «бывших», или не успевших или не захотевших уехать за границу. Создавалось впечатление, что они, или какая-то их часть, потеряв свои состояния, большие или малые, нигде, очевидно, не работая, превратились в полу-нищих, промышлявших продажей сохранившегося еще у них имущества. Поэтому тут встречаются и дорогой антиквариат, картины в дорогих золоченых рамах, бронзовые канделябры, мраморные вазы, фарфор, хрусталь.
Очень много разной одежды. Ношенной и новой. Откуда новая, не пойму. Может быть, просто еще не ношенная. И одежда очень разная — от шуб и манто до простых поддевок и драповых пальто. Разные костюмы, платья, кофты, просто ткань кусками. Всего понемногу. Встречаются и обычные хозяйственные и бытовые мелочи. Посуда, инструменты, гвозди. И навалом и отдельными штуками. Возможно, что тут и ворованное сбывали. Пойди, проверь. Много случайного можно встретить тут. В том числе и то, чего не встретишь в государственных магазинах. Поэтому рынки еще были нужны. И Сухаревский, и Тишинский, и наш Смоленский и Палашевский. Всех и не упомнишь. Их ликвидировали значительно позднее. Стали размещать в центре продуктовые колхозные рынки.
Мне особенно запомнилась древняя старуха. Она сидела на маленькой очень низенькой скамеечке, прислонившись спиной к стене. Сидела неподвижно, безмолвно, как бы безучастно, равнодушно, низко опустив голову, на которой водружена была огромная шляпа, вся в каких-то рюшечках и узорах. Укутавшись в старую протертую шаль, старуха иногда поднимала голову, безучастно провожала глазами прохожих. Никому ничего не предлагала. Просто сидела и молчала. Странная была старуха. Перед ней на протертом до дыр коврике, стояли какие-то статуэтки, потускневшая керосиновая лампа с очень узорчатым бачком и зеленым стеклянным абажуром. Всякие мелочи лежали. Ложки, ножи, вилки. Подсвечники, кольца для салфеток и подобная мелочь. Все какое-то потускневшее, нечищенное. Я несколько раз проходил мимо нее. Она так ничего и не продала, так и сидела в той же безнадежной позе. И так, наверное, каждый день.
На толкучке можно было встретить и шарманщиков, и балалаечников, и даже бандуристов, много было просто нищих, бродивших здесь в огромной толпе. Однажды по-встречал я тут небольшую вереницу слепцов, державшихся друг за друга и ведомых каким-то молодым парнем. Они тянули какую-то заунывную песню, но слов разобрать бы-ло невозможно.
Встретил там и совсем безногого инвалида с Георгиевским крестом на груди. Значит, солдат первой мировой войны. Нищий герой. Какая нелепость! Он катился на низенькой платформочке с маленькими колесиками, отталкиваясь какими-то деревянными колодками с ручками. Ног совсем не было. Просто туловище на платформе. Иногда он останавливался и, протянув руку, хрипло просил милостыню. А потом отталкивался деревяшками и катился себе дальше. Очень печальная встреча. Очень.
Со временем толкучка исчезла, исчезли и продавцы, и покупатели, и просто праздношатающиеся. В Москве оставили всего лишь несколько рынков-толкучек — Сухаревку, Тишинский, Даниловский и несколько других. Постепенно налаживалась нормальная магазинная торговля, но со скрипом. Товара там было еще маловато, да и качество было неважное. Переулочки, освобожденные от открытой торговли, как-то сразу стали какими-то пустынными, тихими, патриархальными, очень московскими. Дома на них, вроде бы, совсем обыкновенные, простенькие, даже, может быть, невзрачные, но такие слившиеся со всем своим окружением, что без них просто и представить исторически сложившуюся часть города невозможно. Правда, со временем то тут, то там в разных местах появлялись отдельные более высокие дома, но редко. И они не очень нарушали собой общий вид переулков. Как-то мирно уживались с соседями.
А начинались оба эти переулка, Дурновский и Кречетниковский, с одного места — с Собачьей площадки, внутренней площади нашего района. «Собачка», как мы называли ее, была вроде Спасопесковской площадки, но только чуть побольше той. Ну, и попросторнее ее, наверное…
И никакого сквера на ней не было. Была голая мощеная булыжником треугольная площадь, стороны которой являлись как бы продолжениями застройки двух переулков. Сбоку площадки расположен был фонтан с урной, стоящей наверху гранитного столба. Вода лилась из каких-то морд, больше похожих на львиные. На толстых стенках высокого восьмиугольного бассейна размещались горельефы с амурчиками.
Фонтан был окружен невысокой металлической оградой. Признаться, долгое время я считал это
