Вспольный переулок, как и Гранатный, отличается невысокой застройкой, единым масштабом застройки. Только в самом конце его, ближе к Спиридоновке, появились более высокие доходные дома. Подобно Дому звукозаписи появились и совсем молодые высокие дома там же около Спиридоновки. Но они отодвинуты в глубину дворов, на красную линию не выходят, стоят за густой зеленью и не очень портят облик переулка.
Хотя здесь надо бы строить не в глубине дворов, а по красной линии застройки и в характере сохранившейся до наших дней среды. Школа, выстроенная в тридцатые годы, находится также в глубине сада и поэтому не очень влияет на облик переулка. Она скрыта за густыми деревьями.
На Спиридоновке застройка страшно переменчива. Есть особняки, вроде морозовского или тарасовского, а есть большие доходные дома, между которыми бедными сиротиночками вкраплены маленькие домишки.
Оба особняка — и Морозова и Тарасова — отличаются своими размерами. Морозова почти дворец, с большим порталом, с огромными окнами. Он не выходит на линию застройки улицы, отодвинут несколько вглубь двора. Стиль этого особняка какой-то не московский. В нем что-то от готики, что ли. Автор этого дома тот же Шехтель. Но на особняк Рябушинского, который отличается какой-то легкостью, жизнерадостностью, он совсем не похож. Он торжественный, немного суровый. После революции он был передан Наркомату иностранных дел под дом приемов иностранных послов. Его называли еще «Домом раутов», но это по сути тоже самое. Тут часто останавливались вереницы иностранных автомобилей, всяких «рено». «линкольнов», «мерседесов», «фиатов» и разных там «студебеккеров». Это означало, что в особняке идет прием. Такого количества иностранных шикарных автомобилей в одном месте редко можно было встретить. И так автомобилей в Москве было не так уж и много. Больше извозчики попадались. Да, на нашей Поварской почти у каждого посольства можно было иногда увидеть одну или две машины. А такое обилие, как у «Дома раутов» для нас было событием. Мы жадно осматривали каждую машину, спорили о достоинствах или недостатках каждой из них. Среди нас оказывались такие знатоки иностранной техники, что я просто поражался.
Интересно было наблюдать, как из подъезжающих машин выходили роскошно одетые люди. Многие мужчины даже в цилиндрах, а дамы в мехах. Перед ними распахивались двери, встречающие подобострастно изгибались в поклонах, учтиво поддерживали вылезающую из машины даму. Совсем из другого мира люди. Капиталисты, одним словом.
Мы с интересом, перемешанным с немного полупрезрительным снисхождением, наблюдали весь этот процесс встречи экипажей. А при разъезде была еще одна интересная деталь. Открывался подъезд, из него выходила пара господ, а швейцар, или кто там у них был, громко на всю улицу кричал: «Машину посла Великобритании», или «посла Германии», или кого-нибудь еще, к подъезду. Немедленно из общего скопления машин выскакивала какая-нибудь одна и, въехав во двор особняка, подкатывала к подъезду. Распахивалась дверца, в машину садились отъезжающие. За ней следовала другая, только что вызванная. Порядок был исключительный. Жалко, нельзя было ближе пробраться: милиционеры гоняли.
А особняк Тарасова выглядит немного сурово. Он почему-то выполнен из темно-серого камня. Мне казалось, что впечатление суровости пропало бы, если его сделали бы светлее, в солнечных тонах. Этот особняк, в отличие от морозовского, стоял прямо на линии застройки улицы Спиридоновки. Тут тоже было какое-то иностранное учреждение. Не помню, какое, кажется, тоже посольство. Тогда я еще не знал, кто был автором этого здания. Просто я видел, как четки и ясны его формы, как удивительно тонко прорисованы все его детали.
Только позже, изучая историю архитектуры в институте, я узнал в одном из итальянских палаццо образ особняка на Спиридоньевке. Но все-таки по отношению к этому зданию у меня сохранялись какие-то смешанные чувства. С одной стороны, я понимал, что это шедевр архитектуры, что его надо изучать и изучать, Что я просто очень еще плохо и мало знаю Ренессанс, итальянскую архитектуру. Но с другой, меня смущало, что это здание не несет в себе того заряда солнечного свечения, с которым у меня связывалось представление об итальянской архитектуре. Оставалось какое-то неудовлетворение. Я часто приходил к этому зданию, смотрел на него, пытался понять, в чем его притягательность, как оно увязывается с соседями, а если не очень, то почему.
На подходах к Малой Бронной улице было одно очень притягательное место — Патриаршие пруды. Почему патриаршие, я так в то время и не знал. Понимал, конечно, что пруд имел прямое отношение к какому-то патриарху, но к какому именно и почему здесь? Наверное, был тут во времена оно патриарший двор, от которого до нашего времени ничего не осталось, кроме вот этого пруда. И еще меня всегда удивляло, что название «пруды», а пруд всего на всего один. Почему пруды? Тоже, наверное, история. Наверное, было тут несколько прудов, потом их засыпали, оставив этот один. Скорее всего, так именно и было. А пруд не очень большой, но довольно интересный. Он имеет прямоугольную или почти прямоугольную форму, вдоль его зеленых невысоких берегов идут аллеи, а вокруг них посажены деревья. В торцах образованного тут сквера земли чуть больше, чем по боковым длинным сторонам. Здесь зимой сооружалась раздевалка-теплушка для конькобежцев. В раздевалке можно было получить на прокат коньки или ботинки, можно было оставить шубу, оставшись только в спортивном костюме. Можно было в буфете выпить чайку с печеньем или булочкой. А в другом торце была эстрада, где играл духовой оркестр. Почему- то в первые годы моего знакомства с катком, здесь всегда играл оркестр пожарных. Тоже непонятно. А потом пожарные исчезли. На эстраде сидели обычные музыканты.
Я иногда ходил на этот каток, но чаще все-таки бегал на свой кудринский — «1-е Мая». А сюда на Патриаршие ходил иногда к приятелям — Саше Сумарокову и Саше Василевскому. Они оба жили в одном и том же доме. Можно было побыть у одного, а потом вместе перейти к другому. У Саши Сумарокова была очень интересная бабушка. Раньше в молодости она была артисткой, но теперь, конечно, все это было далеко позади. Однако, она не порывала со своим увлечением и часто приходила к нам в класс читать разные сказки и рассказы. Читала она превосходно. Даже не верилось, что она уже так стара. А когда мы бывали у нее дома, то никогда не бывало, чтобы она нам что-нибудь читала. Была просто заботливой бабушкой. Но для меня она всегда оставалась артисткой.
Совсем рядом с прудом находились Большой и Малый Патриаршие переулки. В середине двадцатых годов их переименовали вместе с прудом в Пионерские, хотя ничего, относящегося к юным пионерам здесь не было.
А вообще-то, в этих кварталах можно было столкнуться и с другими интересными вещами. Например, в названии переулка вдруг появилось слово «трехпрудный». Он находился совсем неподалеку. Вот тут-то, наверное, и таилась разгадка. Патриарших прудов было, значит, три. Поэтому и переулок назван Трехпрудным. Значит, патриаршее подворье находилось как раз между нашим, оставшимся от тех времен, прудом и этим переулком. Не иначе. Места здесь были топкие, болотистые. Ведь как раз тут и находилось «Козье болото». На месте этого болота пролегают Козихинские переулки. Значит, все эти пруды на Козьем болоте появились ради осушения его. Позже я узнал, что мои предположения верны. Тут располагалась патриаршая «Козья слобода». Ее еще называли «Козихой». А может быть, и болота так называли.
От слободы, кроме названий переулков, оставалась еще церковь Спиридонья чудотворца на Козьем болоте. Находилась она на углу Спиридоновки и Спиридоньевского переулка. Церковь своеобразная: ее колокольня очень отличалась от собственно церкви. Сама-то она была одноэтажной с четырехскатной крышей и с маленьким куполком на невысоком барабане, но рядом стояла позднее построенная красивая круглая трехярусная колокольня, выступающая чуть-чуть вперед на улицу. Таких колоколен в Москве было
