это без согласия моего брата, – твердо заявила Елена, – я натолкнулась бы на решительное сопротивление, я это знаю, потому что Рудольф очень высоко ставит этого врача и вполне доверяет ему.
– Да, к сожалению! – воскликнула баронесса. – Это одна из слабых сторон Рудольфа, которую я никак не могла понять! Господин Фельс импонирует ему своим так называемым свободомыслием, которое я, скорее, назвала бы нахальством! Ну, я умываю руки и не желаю больше принимать его у себя. И уж, – извини, Елена, – не буду приходить к тебе во время его визитов.
Елена не сказала ни слова. Она встала и окинула комнату грустным взглядом, как будто не находя чего- то. Елизавете показалось, что причиной такого взгляда был Гольфельд, за несколько минут до того вышедший из комнаты.
Баронесса взяла свою накидку. Госпожа Лер с дочерью тоже собрались уходить. Обе они сказали несколько любезностей кандидату, окончившему свое пение и стоявшему, потирая руки, у рояля. Все распрощались с Еленой, которая усталым голосом пожелала им спокойной ночи.
Когда Елизавета спускалась с лестницы, она увидела Гольфельда, стоявшего в противоположном конце слабо освещенного коридора. Во время гневных излияний матери он перелистывал альбомы и не вмешивался в разговор. Елизавете это показалось совсем гадким. Она страстно желала, чтобы он стал на сторону Елены и прекратил выходку баронессы; еще более не понравилось ей, что он постоянно не сводит с нее глаз. Она чувствовала, что начинает краснеть под его взглядами, и очень рассердилась на себя, тем более, что это случалось уже не в первый раз и совершенно против ее воли. Всякий раз, когда Елизавета возвращалась из Линдгофа домой, случалось так, что она встречала Гольфельда. В коридоре, на лестнице или же в парке он появлялся где-нибудь из-за куста. Почему ей это было так неприятно и почему она всегда в этих случаях смущалась, девушка сама не знала, она не раздумывала над этим, потому что очень скоро забывала об этих встречах.
Теперь Гольфельд стоял внизу, в темном коридоре.
Большая черная шляпа была надвинута на его глаза, а поверх светлого костюма он надел темное пальто. Казалось, он чего-то ждал, и когда Елизавета достигла последней ступеньки, быстро пошел к ней, как бы желая что-то сказать.
В эту минуту на верхней площадке лестницы показалась госпожа Лер.
– Эй, господин Гольфельд! – позвала она его. – Вы, кажется, собрались идти гулять?
Лицо молодого человека, показавшееся Елизавете очень возбужденным, тотчас же приняло спокойное, равнодушное выражение.
– Я возвращался из сада, где наслаждался чудесным ночным воздухом, – ответил он пренебрежительным тоном. – Проводи барышню домой, – приказал он слуге и, поклонившись дамам, вышел…
– Как хорошо, что завтра воскресенье, – радовалась Елизавета час спустя, сидя на постели матери и рассказывая все, что произошло в течение дня. – Я сниму в нашей милой деревенской церкви со своей души все неприятные впечатления последних часов. Я никогда не думала, что, слушая хорал, смогу испытывать что-либо, кроме благоговения. Сегодня же меня это так разозлило. Кажется, мамочка, во мне никогда не было духа возмущения, а теперь я чувствую непреодолимую склонность к упорству и противоречию.
Под конец она вспомнила еще о Гольфельде и его странном поведении в сенях и добавила, что совершенно не понимает, что ему, собственно говоря, было нужно от нее.
– Ну, не будем ломать себе над этим голову, – сказала госпожа Фербер. – Но если ему когда-нибудь вздумается предложить проводить тебя домой, то ни в коем случае не соглашайся. Слышишь, Елизавета?
– Но, милая мама, что тебе пришло в голову? – рассмеялась дочь. – Скорее небо обрушится на нас, чем он предложит мне нечто подобное. Госпожа Лер с дочерью, которые, кажется, принадлежат к высшему кругу, должны были возвращаться домой одни, так неужели же он снизойдет до моей ничтожной особы!
8
Спустя неделю после прибытия родных, лесничий объявил в своем доме новое постановление, которое, по его словам, было с радостью принято его «министром внутренних дел» и по которому семье Фербер было вменено в обязанность каждое воскресенье обедать в лесничестве.
Это были радостные дни для Елизаветы. Еще задолго до благовеста все отправлялись в церковь. В лесу к ним присоединялись богомольцы из окрестностей, а на лужайке перед церковью их обычно поджидал дядя. Он уже издалека поджидал семью Фербер. Старый лесничий, никогда не имевший детей, сосредоточил теперь всю нежность, на какую было способно его прекрасное сердце, на своей племяннице, душа которой, как он чувствовал, к своей великой гордости, была во многих отношениях родственна его душе, хотя черты ее характера смягчались нежной женственностью.
Она платила ему за любовь глубокой преданностью и заботливостью. Очень быстро Елизавета изучила его вкусы и незаметно, с большим тактом брала на себя хозяйственные заботы, никогда не задевая при этом самолюбия верной служанки. Она сумела окружить его совсем новой, уютной атмосферой.
На обратном пути из церкви дядя обыкновенно вел Елизавету за руку, как маленькую школьницу. Сквозь лесную просеку уже издали виднелся старый, залитый солнцем дом лесничего. С каждым шагом эта живописная картина становилась все яснее, и на пригорке уже можно было различить Сабину, которая прикрывала глаза рукой, внимательно оглядывала лесную дорожку и поджидала возвращавшихся. Завидев их, она поспешно скрывалась в кухне.
В этот день Сабина приготовила особенно вкусный обед. Около дымящейся суповой миски возвышалась целая пирамида ярко-красных ягод первой лесной земляники, которую не только маленький Эрнст, но и большая Елизавета приветствовали громкими криками радости. Лесничий громко смеялся над их энтузиазмом. Не желая отставать от Сабины, он также решил сделать сюрприз и велел запрячь лошадь, чтобы прокатить Эльзу в Л., как он уже давно обещал, тем более, что его там ожидали дела. Это предложение было встречено молодой девушкой с большим восторгом.
За столом Елизавета рассказывала о вчерашнем вечере. Дядя покатывался со смеху.
– В мужестве доктору отказать нельзя, но это, вероятно, последняя чашка чая, которую он выпил в Линдгофе.
– Это было бы возмутительно! – воскликнула Елизавета. – Такого не может и не должна допустить Елена фон Вальде. Она всеми силами воспротивится этому.
