– Как глупо со стороны дяди Рудольфа, что он отправил нас прочь, – продолжала девочка. – Ведь в Б. у нас нет серебряных тарелок, не правда ли, мама? Я это еще помню. И повара тоже нет… И теперь нам будут приносить обед из кухмистерской, да? И ты будешь сама причесываться? А Каролина будет стирать и гладить? Почему…
– Замолчи! – перебила баронесса этот поток вопросов, каждый из которых кинжалом поражал ее сердце.
Бэлла замолчала, съежилась в углу и только тогда выглянула в окно, когда карета выехала на мостовую города Л. Баронесса же – напротив, бросив пугливый взгляд на княжеский дворец, торопливо опустила штору, закрыла лицо вуалью и залилась слезами.
После признания Берты, между фон Вальде и баронессой произошла ужасная сцена, окончившаяся изгнанием последней. Баронесса бросилась к Елене, ища ее помощи и покровительства, но та с отвращением оттолкнула ее от себя, и бывшая надменная властительница села в карету, поданную ей по приказанию хозяина замка в назначенный час.
Впрочем, в чашу ее скорби попала капля сладости. Фон Вальде назначил некоторую сумму на воспитание Бэллы, более благоразумное, чем полученное до сих пор.
Почти в тот же самый час, как баронесса навсегда покидала Линдгоф, обер-гофмейстрина фон Фалькенберг вошла в будуар ее высочества княгини, которая вместе со своим супругом только что вернулась с вод.
Обер-гофмейстрина отвесила такой низкий поклон, какой только позволили сделать ее ненадежные ноги, но это было совершено очень быстро, так что сделай это кто-либо другой, она с негодованием увидела бы в этом нарушение всех правил этикета. Она держала в руке раскрытое письмо, безукоризненная чистота и свежесть которого, как видно, сильно пострадали между ее дрожащими пальцами.
– Я почитаю себя очень несчастной, – начала она с видимым смущением, – что должна передать вашим высочествам такое скандальное происшествие! Кто бы мог подумать? Если и в наших высоких сферах пропадут стыд и совесть, если каждый будет следовать влечению своих страстей и пренебрегать своими общественными привилегиями, бросая их к ногам черни, то не удивительно, что мы не сможем удерживать свой ореол и что, наконец, народ осмелится потрясать троны.
– Пожалуйста, не волнуйтесь так, моя милая Фалькенберг, – сказал князь, которого этот монолог очень рассмешил. – В вашем предисловии мне слышится величественный язык Кассандры. Но я не вижу еще и начала предсказываемого вами землетрясения и, к своему большому удовольствию, замечаю также, – при этих словах его веселый взгляд скользнул по тихой пустынной площади, – что мои верные подданные остаются совершенно спокойными. – И что же вы желаете сообщить мне?
Она смущенно взглянула на него; его саркастический тон лишил ее уверенности.
– О, если бы ваше высочество изволили знать! – воскликнула она наконец. – И именно он, на чьей гордой крови я основываюсь, как на твердыне! Господин фон Вальде уведомил меня, что он выбрал себе невесту. И кого же? Фрейлин Фербер!
– Племянницу моего старого честнейшего лесничего, – добавил князь, улыбаясь. – Да, я уже слышал об этом. Фон Вальде, как я вижу, не глуп. Девочка, должно быть, настоящее чудо красоты и привлекательности, я надеюсь, что он не заставит нас долго ожидать такого приятного знакомства и в скором времени представит ее нам.
– Ваше высочество! – воскликнула обер-гофмейстрина, – но она дочь письмоводителя лесничего!
– Да, милая Фалькенберг, – успокоила ее княгиня, – мы это очень хорошо знаем. Но не волнуйтесь. Она принадлежит к высшему дворянству, как мы знаем?
– Позвольте, ваше высочество, – возразила старая дама с раскрасневшимся лицом, указывая на смятое письмо, – здесь прямо сказано, – помолвка с мещанкой, здесь обозначена фамилия Фербер и никакой другой нет. Так оно и останется на генеалогическом древе фон Вальде на вечные времена, и жених еще как будто особенно подчеркивает это! Что Ферберы не имеют ничего общего со старым благородным родом фон Гнадевиц, они доказывают тем, что не умеют почтить это знаменитое имя, отказываясь принять его по какой-то странной фантазии. Я очень жалею бедного Гольфельда, который, как известно, человек чистейшей крови – теперь, по случаю этого неравного брака, он теряет по меньшей мере несколько миллионов! А баронесса Лессен? В знак протеста она сегодня покинула Линдгоф!
– Все эти выпады не имеют под собой никакой основы. Вы же с ней дружите, – сухо заметил князь. – А нам не к лицу жалеть родственников, лишившихся по вполне понятной причине крупного состояния. Вы известите госпожу княгиню и меня, когда господин фон Вальде захочет представить нам свою жену.
А за дверью к этому разговору с любопытством прислушивалась фрейлина, в которой легко можно было признать фрейлейн Киттельсдорф.
– Ну, что я говорила? – произнесла она, подходя к своей напарнице. – Я знала, что мне бесполезно было приезжать в Линдгоф и кружить голову этому оригиналу фон Вальде. О, как это меня забавляет! Как мы теперь посмеемся над этой скучной старой гофмейстриной!
Если читатели пожелают вновь заглянуть вместе с нами через два года в руины Гнадека, то увидят широкую красивую аллею, ведущую туда из особняка Линдгоф. Самих развалин больше нет. Посреди зелени и журчащих фонтанов высится отремонтированный, помолодевший на сотни лет замок. Дорожки усыпаны желтым песком, газоны пестрят веселыми цветами…
Сегодня супруги Фербер ожидают в гости лесничего и его ключницу Сабину. А сейчас они радостно встречают у себя зятя с дочерью. Это первый визит Елизаветы в Гнадек за несколько недель. Они принесли дедушке с бабушкой своего первенца, который находится теперь в ласковых руках мисс Мертенс – жены славного Рейнгарда. Она приподнимает легкое кружево, открывая розовое личико младенца, который уже сейчас имеет сходство со своим отцом. Эрнст крутится тут же, со смехом показывая на маленькие кулачки младенца, которыми тот беспокойно шевелит.
Сегодняшняя радость вытеснила из всех сердец легкую грусть: год назад тихо угасла Елена и теперь покоится в беломраморной гробнице с трогательной надписью. Она умерла на руках Елизаветы, осыпая ее благословениями и вверив Богу свою чистую душу.
Об интригане Гольфельде ничего не было слышно. Он продал Оденбург и уехал за границу – неизвестно куда, чтобы скрыть досаду из-за своих провалившихся планов.
Лесничий, примирившийся с проступком Берты, давно простил ее, зная, что она исправилась и стала хорошей и верной женой своему мужу. Недавно он получил от родственницы письмо, в котором она
