богомольцы шли к стоящей на горе францисканской церкви. Из красивого углового дома на площади вышла маленькая девочка, закутанная в черное. Никто бы не узнал под этим большим платком тонкой, грациозной фигурки Фелиситы. Фридерика накинула девочке на плечи этот платок и сказала, что госпожа Гельвиг дарит ей его по случаю траура. Затем она отворила двери и строго приказала выходившей Фелисите не садиться, как прежде, на церковную скамью семьи Гельвиг, что ее место теперь — на скамьях для школьников.
Девочка взяла молитвенник и быстро обошла угол. Но тут она замедлила шаги, увидев впереди госпожу Гельвиг со своими сыновьями. Все прохожие низко и почтительно кланялись ей. Правда, у нее почти ни для кого не находилось доброго взгляда и она часто бессердечно обращалась с теми, кто просил о помощи, а ее младший сын бил нищих детей, осмеливавшихся войти в их дом, постоянно лгал. Но все это ничего не значило. Вот они придут в церковь, сядут там на отдельную скамейку, и будут молиться Богу и, конечно, попадут к Нему на небо, потому что они ведь не комедианты...
Гельвиги исчезли за церковными дверями. Фелисита проводила их боязливым взглядом и проскользнула мимо открытых дверей, из которых лились звуки органа. Сегодня она не могла молиться Богу: Он ведь не хотел ничего знать о ее бедной мамочке, Он не хотел взять ее к себе на небо — она лежала одиноко на кладбище и ждала свою дочку.
Фелисита вышла из города и пошла по густой липовой аллее. Как тут было тихо! Девочка испугалась звука собственных шагов — она ведь шла запрещенным путем. Фелисита побежала и остановилась, наконец, глубоко переводя дыхание, перед кладбищенскими воротами.
Фелисита никогда еще не бывала в этом тихом месте. Два больших куста бузины, росшие рядом с черной железной решеткой ворот, протягивали свои ветки, отягощенные гроздьями блестящих ягод, а в стороне виднелись серые мрачные стены старой церкви.
— Кого это ты хочешь навестить, девочка? — спросил человек, который стоял, прислонившись к двери покойницкой.
— Мою маму, — ответила торопливо Фелисита.
— Она уже здесь разве? А кто она была?
— Жена фокусника.
— Ах, это погибшая лет пять тому назад в ратуше?.. Она лежит вон там, около угла церкви.
Маленькая покинутая девочка стояла у могильной насыпи, покрывавшей ту, о которой она всегда вспоминала. Могилы кругом были ухожены. Большинство из них пестрело разноцветными астрами. Только узкая полоса у ног ребенка поросла сухой, выжженной травой и пышно разросшимся пыреем, а неосторожные люди протоптали через нее тропинку. Земля осела, а вместе с ней осел и простой белый камень в ногах запущенной могилы, на котором большими черными буквами было написано: «Мета Орловская». У этого камня и села Фелисита.
— Милая мама, — шептала она, — ты не можешь меня видеть, а я тут, у тебя! И хотя Бог не хочет тебя знать, Он тебе не подарил ни одного цветочка и никто не заботится о тебе, я тебя люблю, и всегда буду приходить сюда! Я хочу любить только тебя одну, даже Бога не хочу любить, потому что Он так строг и не добр к тебе!
Это была первая молитва ребенка на могиле умершей матери. Подул легкий ветерок, и астры начали кивать своими нежными головками грустному ребенку, а в сухой траве раздался тихий шепот.
Фелисита не знала, сколько времени просидела она в задумчивости на кладбище. Когда девочка вернулась домой, входная дверь еще не была заперта. Она проскользнула в прихожую, но тотчас же испуганно остановилась, так как дверь в комнату дяди была широко открыта, и оттуда доносился голос Иоганна.
Страх перед этим резким голосом и неумолимыми серыми глазами приковал Фелиситу к полу — она не могла пройти мимо двери.
— Ты совершенно права, мама, — говорил Иоганн, — лучше всего было бы пристроить это маленькое несносное существо в какую-нибудь порядочную семью ремесленника. Но папа пишет в этом неоконченном письме, что он ни за что не отпустит ребенка из своего дома и поручает мне заботы о нем. Я не хочу критиковать образ действий моего отца, но если бы он знал, как мне невыразимо противен тот класс людей, из которого происходит ребенок, он избавил бы меня от этого опекунства.
— Ты не знаешь, чего ты от меня требуешь, Иоганн! — с досадой возразила вдова. — В течение пяти долгих лет я была вынуждена молча терпеть около себя это покинутое Богом создание. Я больше не могу!
— Тогда нам не остается другого выхода, как искать отца ребенка с помощью объявлений.
— Много это даст! — с сарказмом заметила госпожа Гельвиг. — Он благодарит Бога, что отделался от лишнего рта! Доктор Бем сказал мне, что, насколько ему известно, этот человек писал сюда только один раз, и то давно. Неужели ты хочешь, чтобы мы продолжали еще столько лет платить за это совершенно чужое нам существо? Она берет уроки французского языка, рисования...
— Нет, этого мне и в голову не приходило! — живо прервал ее Иоганн. — Современное женское воспитание приводит меня в ужас... Таких женщин, как ты, — настоящих христианок, никогда не переступающих поставленных им границ, скоро уже не будет... Приучи девчонку к домашней работе и заставь ее слушаться. Я рассчитываю на тебя. С твоей сильной волей...
В это время дверь комнаты отворилась еще шире и оттуда выскочил Натанаэль, вероятно, соскучившийся во время этого разговора. Фелисита прижалась к стене, но он увидел ее и бросился к ней, как хищная птица.
— Не прячься, это не поможет! — крикнул он и так сильно сжал ей руку, что она вскрикнула. — Ты пойдешь сейчас к маме и расскажешь ей проповедь! Что, не можешь? Ты не была на скамьях для школьников, я нарочно смотрел... А какой у тебя вид! Мама, посмотри-ка на ее платье!
Он потащил упиравшуюся девочку к двери.
— Войди, дитя! — приказал Иоганн, который стоял посреди комнаты и еще держал в руках письмо отца.
Фелисита нерешительно переступила порог. На изысканном черном костюме юноши не было ни пылинки. Белье сияло ослепительной свежестью. Он постоянно приглаживал рукой волосы, и без того аккуратно лежавшие.
— Где ты так запачкалась? — спросил он, с отвращением показывая на платье девочки.
Фелисита робко опустила глаза. Действительно, ее платье было сильно запачкано. Став на колени у могилы, она не обратила внимания на росу и не подумала о том, что на черном платье останутся заметные следы... Девочка стояла молча.
— Что же, ответа нет? По твоему лицу видно, что твоя совесть не чиста, ты не была в церкви?
— Нет, — откровенно призналась Фелисита.
— Где же ты была?
Но девочка молчала. Она охотнее дала бы убить себя, чем произнесла имя матери перед этими людьми.
— Я тебе скажу, Иоганн, — ответил за девочку Натанаэль, — она была в нашем саду и ела там фрукты, паршивка всегда так делает.
Фелисита бросила на него гневный взгляд, но ничего не сказала.
— Отвечай! — приказал Иоганн. — Натанаэль прав?
— Нет, он солгал, он всегда лжет! — твердо ответила девочка.
Разъяренный Натанаэль хотел броситься на свою обвинительницу, но Иоганн спокойно остановил его.
— Не тронь ее, Натанаэль! — сказала, поднимаясь, госпожа Гельвиг, молча сидевшая до сих пор у окна.
— Ты мне, конечно, поверишь, — обратилась она к сыну, — если я тебе скажу, что Натанаэль никогда не лжет. Он благочестив и воспитан в страхе Божьем; достаточно сказать, что я руководила им... Недоставало только еще, чтобы эта негодная девчонка встала между братьями, как она встала между родителями... Разве можно простить, что она слонялась где-то, вместо того чтобы идти в церковь? Где бы она ни была, мне все равно.
Ее глаза холодно скользнули по маленькой фигурке.
— А куда делся новый платок, который ты получила сегодня утром? — внезапно спросила она.
