увечья. Матросы были до того напуганы, что, невзирая на опасность, бежали с палубы или же, не решаясь стоять позади орудий, когда из них стреляли, разбегались во все стороны. Кроме того, самая непогода уже не давала возможности передохнуть, постоянно требуя новых забот о судне и самого напряженного внимания со стороны начальства и людей. Фрегат упорно продолжал поддерживать огонь, хотя судно качало до того, что артиллеристов нередко отбрасывало к другому борту палубы. Тем не менее это воспрепятствовало французам поставить запасную мачту и, хотя французское линейное судно употребляло все усилия, чтобы уйти из-под выстрелов неприятеля и оставить его позади себя, — это не удавалось ему, так как фрегат шел за ним по пятам, направляя свой курс по его следу.
В такую страшную бурю не время было людям враждовать и сражаться, но капитан М. был неустрашим и непоколебим в том, что считал долгом своей службы.
Штурман пришел и объявил ему, что они находятся теперь не более, как в 4-х лигах расстояния под ветром у берега, к которому они, продолжая преследовать французское судно, быстро приближались.
Ветер бешено рвал и свистал, усиливаясь с каждой минутой, и фрегат до того заливало водой, что орудия не могли стрелять, и порох отсыревал. Кроме того, дождь и туман скрыли из вида неприятельское судно, и приходилось стрелять просто наугад.
Вдруг яркая молния осветила всех, и вслед за этим удар грома разразился так близко, что все судно задрожало от сотрясения воздуха. Второй удар грома разразился уже над самым фрегатом, и молния, скользнув вдоль грот-мачты фрегата, прошла сквозь верхнюю палубу по направлению к пороховой камере. Капитан М., его старший помощник, штурман и человек 60 команды были опрокинуты на землю силою этого страшного удара. Некоторые были убиты на месте, многие ранены, а остальные ослеплены и оглушены. Спустя немного последние стали приходить в себя и пытались подняться: в числе первых был капитан М. Немного очнувшись и встав на ноги, он приказал осмотреть судно, чтобы убедиться, насколько оно пострадало и, не грозит ли ему опасность пожара. Сильный серный запах распространился по судну, вырываясь из люков. Оказалось, что молния прошла около самого винного погреба и кормовой крюйт- камеры и вышла сквозь трюм судна.
Между тем капитан М. распорядился, чтобы раненые были перенесены в лазарет, и чтобы им была оказана немедленная помощь, а убитые убраны с палубы.
Очевидно, молния разделилась у основания грот-мачты, нимало не повредив ее, и в то время, как часть ее проникла вниз, другая ударила в две палубные каронады, которые обе разом разрядились, причем люди, стоявшие около орудий, были все убиты или ранены, а некоторые были опалены и обуглены как головни, так что совершенно утратили свой прежний образ: другие же оставались в тех позах, в каких застигла их смерть, окаменели с пытливым или удивленным взглядом, с криком, едва сорвавшимся с уст.
При виде всего этого боцман, продолжая неустанно исполнять свои обязанности, подсобляя людям везде, где могла понадобиться его мощная сила, усердно шептал псалмы и молитвы, видя в случившемся проявление гнева Божья за вражду людей между собой.
Старший лейтенант и штурман о чем-то таинственно совещались между собой, а капитан стоял у штирборта, давая указания, как изменять курс фрегата, чтобы неотступно преследовать уходившего неприятеля.
— Я поговорю с ним, — сказал в заключение своей беседы Пирс и, подойдя к капитану, в почтительных выражениях высказал ему, что сражение и преследование неприятеля при данных условиях не только опасно, но грешно перед Богом, и что постигшее их судно в лице их товарищей несчастье есть явное проявление гнева Божья.
— Я вполне уважаю ваши христианские чувства — отвечал капитан, — но принужден не согласиться с вами! Я убежден, как вы, что Бог велик и силен, но отрицаю, что эта молния и гроза суть проявление Его гнева на нас, предостережение нам. Это проявление сил природы, управляемых вечными законами, и если бы в данное время не было здесь другого судна, молния все равно ударила бы в наш фрегат, и последствия ее были бы те же. Буря не уляжется, даже если мы откажемся от того, что я считаю исполнением долга по отношению к нашей родине!
Штурман приложился к козырьку и, не сказав ни слова более, отошел.
— Берегись! — крикнул один из вахтенных.
— Мы, по-видимому, даже ближе к берегу, чем вы полагали! — сказал капитан, обращаясь к штурману.
— Да, немного, но не забывайте, что мы уже несколько часов кряду идем следом за этим судном, капитан!
— Это правда!
— Мы сядем на подветренный берег!
— Нет, мистер Пирс, я не перестану преследовать неприятеля до тех пор, пока его судьба не будет решена!
И суда продолжали следовать друг за другом, с каждой минутой приближаясь к своей гибели: невзирая ни на какие намеки со стороны старшего лейтенанта и других офицеров, капитан М. стоял на своем.
ГЛАВА XLII
Как ни прекрасно было геройское самоотверженное поведение капитана М., тем не менее было вполне естественно и то, что остальные не могли сочувствовать ему в этом.
— Я сильно опасаюсь, сэр, что, продолжая идти так, как мы идем, мы погубим судно! — заметил штурман, подходя к капитану.
— Пусть так, во всяком случае неприятель потеряет линейное судно, и тогда Англия все-таки остается в барыше!
— Конечно, стоимость неприятельского судна превышает стоимость этого фрегата, но надо принять во внимание и цену людей, т. е. командира и экипажа! Француз, как вы сами по всему видите, гроша медного не стоит, а вы…
— Благодарю на добром слове, но я считаю, что долг присяги выше всяких других соображений! — Вы, мистер Пирс, как штурман этого судна, исполнили свой долг, и я благодарю вас за это. Теперь и мне, как командиру, должно исполнить свой долг. Поступая на государственную службу, мы отказываемся от права дорожить своей жизнью и обязуемся ставить выше всего интересы нашей родины!
Тем временем суда были уже на расстоянии не более двух кабельтовых друг от друга и не более трех четвертей мили от высокого скалистого берега, заливаемого ревущей пеной грозного прибоя. От него тянулся далеко в море скалистый мыс, выдвигая еще дальше вперед длинную песчаную отмель, совершенно преграждавшую путь обоим судам. Французское линейное судно снова сделало попытку поставить временную мачту, но и на этот раз им не удалось осуществить своего намерения. Мало того, меткий выстрел все время не прекращавшего огонь фрегата лишил его последней мачты, которая упала за борт, положив все судно на бок.
— Ну, теперь все кончено! Ничто не в силах спасти их теперь! — сказал штурман.
— Мы сделали свое дело и теперь можем подумать о своем спасении! — сказал капитан М. — Живо, ребята, за работу, помните, что вы работаете ради собственного своего спасения! Надо поставить грот, мистер Пирс!
Штурман качал головой, но работа закипела.
— Видит Бог, как жаль, — сказал капитан, глядя на французское судно, которое несло ветром прямо на скалистые утесы и рифы, — ведь через несколько секунд 800 или 900 человек предстанут перед своим Судией, держать последний ответ. Я был бы счастлив, если бы мы могли спасти их!
— Вам надо было раньше об этом подумать, сэр! — с упреком в голосе сказал штурман. — Смотрите, их судно разбилось и перевернулось, видите?
Но теперь было не до того. Положение их собственного судна было не менее отчаянное: с минуты на минуту их ждала та же участь. Но вот парус был установлен, и судно как будто начинало слушать руля, как вдруг громадный вал, подхватив его, как щепку, бросил на затонувший подводный риф, где оно и засело. Громкий крик отчаяния огласил воздух: и не успел еще он замереть в воздухе, как новый могучий вал с новою силою подхватил судно и вынес его на глубину.
— Нас вынесло, сэр! — доложил штурман. — Мы спасены! — Но не успел он договорить последнего слова, как снизу выбежал на палубу старший плотник, бледный, как плотно, и крикнул: — Вода в трюме быстро прибывает, нам пробило киль! Мы идем ко дну!
