том и состоит, чтобы не поймали.
— Конечно, мистер Кин, вы гораздо лучше умеете выдумывать разные шалости, но, кажется, пора уже их оставить. Вам, я думаю, скоро будет семнадцать лет.
— Да, Боб, недалеко до семнадцати.
— Большое судно видно с правой стороны! — закричал матрос с салинга.
Я схватил трубу и стал рассматривать судно.
— Что вы думаете о нем, мистер Кин? — спросил вахтенный офицер.
— Кажется, это военное судно, но теперь так темно, что я не могу хорошо рассмотреть его.
— Куда оно держит?
— Прямо к нам, под марселями и брамселями.
Вахтенный офицер послал известить капитана. Мы знали, что сюда ожидают голландский фрегат, но не ранее как через месяц. Ветер был тих, и ночь довольно темная, так что трудно было рассмотреть судно. Некоторые приняли его за двухдечный корабль. Капитан пошел за книгою ночных сигналов, и прежде чем он возвратился, я уже приготовил фонари.
— Три фонаря на гафель! Проворнее, мистер Кин!
Фонари подняли, но незнакомое судно продолжало свой путь, не отвечая на сигнал. Прождав более четверти часа, капитан сказал:
— Верно они все спят.
— Нет, капитан, — отвечал я, смотря в трубу, — они не спят, у них видны огни.
— Прикажите бить тревогу, — сказал капитан. Матросы разбежались по местам, связав и уложив проворно койки, и раскрепили пушки; неизвестное судно находилось от нас в одной миле, как вдруг оно привело к ветру на один галс с нами и поставило бом-брамсели.
— Поднять порты и осветить батарею, — сказал капитан.
В эту минуту уже можно было рассмотреть, что на фрегате люди стояли по местам, и все готово к сражению. Мы поставили бом-брамсели и стали догонять его.
Капитан Дельмар закричал со шкафута:
— На фрегате — алло!
На обоих судах было мертвое молчание, и голос его громко раздавался в тишине ночи.
— Алло! — был ответ.
— Какой фрегат? — продолжал капитан. В это время люди стояли по пушкам; командоры держали фитили в готовности дать залп. С другого фрегата отвечали:
— Какой фрегат?
— Фрегат его британского величества «Каллиопа», — и потом повторил:
— Какой фрегат? — и добавил: — Людям лечь на палубу!
Едва это приказание было исполнено, как неприятельский фрегат дал по нам залп.
Через несколько секунд мы прошли через облако дыма и, приведя к ветру, у него под кормою дали залп.
Пройдя этим курсом около мили, мы поворотили оверштаг и стали держать на наветренную сторону фрегата, как будто желая атаковать его с наветра. Но подойдя ближе, мы спустились и, пройдя у него за кормою, дали другой залп совершенно неожиданно для голландца, который думал, что мы атакуем его с наветра.
Видно было, что это расстроило голландского капитана; он стоял у гакаборта и кричал нам на дурном английском языке:
— Трусы — не умеете сражаться.
Когда мы стали проходить у него под ветром, он дал нам залп; но в то же время упала его бизань- мачта.
Тогда он спустился, и мы стали обмениваться выстрелами; но мы имели превосходнейший ход, так что в состоянии были пройти у него перед носом, будучи вне его выстрелов.
Последний продольный залп наш сбил его грот-стеньгу; тогда, поставя его в весьма затруднительное положение, мы сами могли по произволу выбирать себе место и, постоянно держась у него перед носом, давали ему залп за залпом до тех пор, пока не упала его фок-мачта. Но сражение продолжалось с прежним ожесточением, когда ветер вдруг стих, и сделался мертвый штиль.
Оба фрегата были обращены один к другому кормами, так что могли действовать только из кормовых орудий. Большая часть команды, перестав действовать у пушек, занималась исправлением повреждений в парусах и рангоуте..
— Мистер Кин, — сказал капитан, — ступайте вниз и узнайте, много ли раненых.
Вниз в кают-компании доктор отнимал ногу у раненого матроса. Когда я передал ему приказание капитана, он сказал мне:
— Вы найдете всех раненых, которых я перевязал, у капитанской каюты, а убитые лежат на кубрике. Штурман опасно ранен; те, которых я не успел еще перевязать, находятся здесь. Потрудитесь сами исполнить приказание капитана; я не могу оставить раненых для того, чтобы считать головы.
Я чувствовал справедливость этих слов и, спросив фонарь, начал осматривать сам. Четырнадцать раненых ожидали помощи доктора в кают-компании; одиннадцать лучших матросов были убиты. На кубрике я увидел мистера Кольпеппера, стоявшего в своей каюте на коленях перед фонарем, он был бледен, когда оглянулся и увидел меня.
— Что случилось? — спросил он.
— Ничего, — отвечал я, — капитан желает знать число убитых и раненых.
— Скажите ему, что я ничего не знаю; он, верно, не хочет вызвать меня наверх.
— Он хочет знать сколько раненых, — отвечал я, заметя, что комиссар думает, будто капитан посылает меня за ним.
— Боже мой, постойте, мистер Кин, я сейчас узнаю. Мне некогда, — отвечал я поднимаясь наверх. Мистер Кольпеппер звал меня назад, но я хотел видеть, чего он боится более: гнева капитана или неприятельских выстрелов?
Я вышел наверх и донес о числе убитых и раненых. Капитан нахмурился, но не сказал ни слова.
Я нашел, что оба фрегата лежали друг к другу кормами и беспокоили один другого продольными выстрелами. Кроме людей, работавших у кормовых пушек, матросы наши лежали на своих местах, по приказанию капитана.
Пальба продолжалась, и фрегат наш получил много повреждений. Между тем взошла луна, и оба фрегата могли хорошо видеть друг друга. Я направил трубу на горизонт под луною и с восхищением заметил черную полоску, предвестницу ветра; через четверть часа паруса заполоскали и потом наполнились.
ГЛАВА XXVII
Мы могли хорошо видеть неприятеля и, проходя у него под кормою, дали ему залп. Сражение продолжалось около четверти часа, но в это время неприятельский фрегат прекратил пальбу и спустил флаг.
— Фрегат сдается, — сказал я капитану, — он спустил флаг.
— Прикажите бить отбой, мистер Гипслей, но пусть зарядят пушки. Скажите второму лейтенанту, чтобы он взял катер и овладел призом; мистер Кин, поезжайте и вы и, отобрав необходимые сведения, возвращайтесь назад.
Я повиновался, и через минуту катер наш пристал к борту неприятельского фрегата. Младший офицер встретил нас на палубе и подал свою саблю. Левая рука его была перевязана, и лицо бледно от потери крови. Он говорил по-английски, и от него мы узнали, что взяли в плен голландский 38-пушечный фрегат, шедший к Курасауну с отрядом сухопутных войск для гарнизона и большим запасом оружия и продовольствия для колонии. Мы спросили, не тяжело ли ранен капитан, что его нет наверху?
— Он убит, — отвечал офицер, — он был отец мой. Наша потеря чрезвычайно велика. Я младший офицер и теперь остался командующим.
Слезы показались на глазах его, когда он говорил об отце, и мне стало жаль его. Он облокотился на карронаду и упал на нее без чувств.
Ужасно было видеть кровавые следы битвы. Некоторые пушки были сбиты, две или три из них разорваны. Я сошел в батарейную палубу и потом приказал двум матросам идти на шлюпку, спеша донести
