через час ее, наверное, выбросит на берег.
— Правда, ей нет спасения, — отвечал я. — Дай Бог, чтобы хотя туман скрыл ее от наших глаз.
— Ни один человек не спасется, — заметил с трепетом штурман.
— Нет надежды, мистер Гиллер; но если и нам суждено погибнуть вместе с ними, то, по крайней мере, исполним свой долг и умрем без страха:
Я вышел наверх вместе с штурманом.
— Барометр повышается, — сказал я громко старшему лейтенанту, — и буря верно скоро стихнет.
— Очень кстати, — отвечал он.
— Видна ли «Астрея»?
— Нет, под ветром совсем пасмурно; мы уже не видим ее с четверть часа.
— Слава Богу, — подумал я, — потому что вы никогда более ее не увидите. — Как глубина?
— Четырнадцать сажен.
— Мы скоро должны пройти мель и тогда будем в открытом море.
Капитан бывает оракулом в минуты опасности, и матросы с жадностью ловили мои слова. Однако штурман с беспокойством ходил по шканцам в ожидании решительной минуты. Бедняжка поддерживал своим скудным жалованьем жену и семейство, и неудивительно, что он терзался отчаянием, видя перед собою почти неминуемую гибель. Моряку никогда не должно жениться, иначе служба будет для него тягостною мукою. Что касается до меня, то в это время я думал о суетности человеческих желаний. Все мои планы, надежды, все зло и добро, ожидавшее меня в будущем, исчезали перед мыслию о вечности. Мне оставалось умереть, как человеку, исполнившему свой долг и поручив свою душу Богу.
Около полудня горизонт под ветром очистился, но «Астреи» уже не было видно. Я знал, что она непременно выброшена на каменья, но спокойно навел трубу по тому направлению, где прежде находился фрегат, и хладнокровно заметил:
— «Астрея» обогнула мель и теперь, наверно, вне опасности.
Потом я сошел в каюту, но через несколько минут вахтенный офицер пришел сказать, что мы уже на двенадцати саженях глубины.
Когда он вышел, явился Кросс.
— В рангоуте есть много повреждений, капитан, — сказал он, — но мне кажется бесполезно исправлять их.
— Отчего же бесполезно?
— Что греха таить, капитан, судя по лицу штурмана, которое служит нам вместо барометра, мы скоро все будем на том свете. Я часто бывал в этих морях и теперь очень хорошо понимаю наше положение.
— Правда, Кросс, наше положение незавидно, и одна только перемена ветра может спасти нас.
— Что ж, капитан, если нет спасения, так нечего о нем думать; но мне кажется, что буря стихает, и завтра, к утру, мы будем иметь хорошую погоду.
— Это будет поздно, Кросс; через три или четыре часа фрегат разобьется вдребезги.
— Одиннадцать сажен, — сказал штурман, входя в каюту.
Когда офицер вышел, я заметил Кроссу:
— Вода убывает, и нам остается недолго ждать.
— Да, капитан, при этом волнении мы разобьемся на пяти саженях глубины.
— Быть может, но я не хочу прежде времени отнимать у людей надежду.
— Извините, капитан, ежели я осмелюсь спросить, что вы намерены делать?
— На шести саженях я велю срубить мачты и бросить оба якоря.
— Десять сажен, — сказал штурман.
Я тотчас вышел наверх. Приказав вызвать людей, я сказал им, что мы должны будем скоро срубить мачты и отдать оба якоря.
ГЛАВА XLI
Матросы разошлись в молчании. Они поняли, в какой опасности находится фрегат, но работа заставила их позабыть страх. Они работали молча, но усердно. Достали канат; плотники с топорами стояли у мачт в готовности рубить их. Между тем буря крепчала и становилась ужаснее. Мы были уже на семи саженях, и ветер делался сильнее и сильнее.
Я стоял на шкафуте. Возле меня был старший лейтенант и штурман. Кросс не сводил с меня глаз. Лотовой матрос продолжал кричать резким голосом: «Семь сажен, шесть с половиною». Наконец, он громче прежнего закричал: «Шесть сажен!» Время пришло.
— Руби шлюпочные найтовы! — закричал я, и когда это приказание было исполнено, прибавил: — Руби талрепы!
Талрепы и бакштаги рубились одни за другими. Мачты затрещали, и фок-мачта упала вместе с грот- мачтою; бизань-мачта слетела вслед за ними, и фрегат выпрямился и бросился к ветру.
— Из бухты вон! Отдай якорь!
Якорь с правой стороны полетел в море и за ним другой, с левой.
Фрегат встал прямо против ветра, поднимаясь и опускаясь от ударов разъяренных волн. Якоря еще не задержали его; срубленные мачты бились и плавали возле.
Вся команда была наверху, имея перед глазами неизбежную гибель, между тем как плотники заколачивали люки. Через минуту фрегат задержался на якорях, застонал, задрожал, и огромная волна перекатилась вдоль его, смыв плотников с недоконченной работы. За нею последовала вторая и третья, почти заливая фрегат и смывая в море людей, державшихся за снасти и пушки.
Я сошел со шкафута, где не за что было держаться, и прижался к кнехту у грот-мачты, но даже и здесь не мог бы долго держаться, если бы Боб Кросс, стоявший возле, не обвязал вокруг меня веревку в то время, когда волна стала уносить меня. Шлюпки, стоявшие на рострах, были сброшены с своего места волнами и, перекатываясь вдоль фрегата, передавили множество людей.
Матросы прижались к пушкам, но я напрасно искал старшего лейтенанта и штурмана; они стояли на шкафуте, когда первая волна перекатилась через фрегат, и вероятно, она унесла их в море, потому что я уже никогда более их не видел.
— Нам не долго ждать, Боб, — сказал я.
— Да, капитан, при такой погоде канаты скоро лопнут, и нас выбросит на мель.
— И потом разобьет.
— Да, но тогда постарайтесь схватиться за обломок мачты. Это лучшее средство.
Читателю покажется, быть может, странным, что я разговаривал с одним только Кроссом, но мы были до того ослеплены брызгами и пеною волн, ревевших вокруг фрегата, что не могли ничего перед собою видеть, и, видя, как смывало людей, не успевших за что-нибудь схватиться, каждый держался за что мог. На палубе оставалось не более пятидесяти человек, и многие из них, спеша спуститься вниз, были уносимы волнами в море.
Всего мучительнее было слышать вопли и крики о помощи несчастных, раздавленых тяжелыми обломками и шлюпками, которым невозможно было подать никакой помощи. Все, что я описывал со времени отдачи якорей, случилось в несколько минут.
Вдруг фрегат наклонился на правую сторону, и почти в то же время волна, ударившись с носу, окатила нас. Едва мы в состоянии были говорить, я сказал Кроссу:
— Канаты лопнули!
— Да, фрегат понесет на мель и через десять минут разобьет. Нам нельзя долее здесь оставаться.
Я почувствовал справедливость этого замечания и, выждав волну, добрался до трапа и спустился вниз. Мы уселись на пушке, и Кросс привязал меня к ней платком.
В каюте многие безмолвно ожидали своей судьбы.
Они знали, что все кончено, что более ничего невозможно сделать, но почтительно сняли шляпы, когда я проходил мимо:
— Канаты лопнули, — сказал я, — и фрегат сейчас разобьется вдребезги. Помните, что на обломках мачт под ветром лучше всего искать спасения.
— Благодарим, капитан, — сказали стоявшие возле, но едва они успели произнести эти слова, как фрегат задрожал от удара, и этот удар отразился в сердце каждого из нас. Фрегат выбросило на мель, и члены его не переставали трещать и ломаться, как вдруг новая волна ударила с левой стороны и повалила
