так как мы вступили в область, изобилующую дичью, то не смущались их необычайным аппетитом, а напротив, поощряли их. Когда первые муки голода были утолены, они взглянули на нас влажными и благодарными глазами.
— Ох, — сказал ирландец, — кто бы вы ни были, но вы любезные джентльмены, отдаете нам свое последнее мясо.
Рох пожал ему руку.
— Ешьте, приятель, — сказал он, — ешьте, не бойтесь, а потом мы посмотрим, что можно сделать для ваших ног.
Что касается валлийца, то в течение добрых получаса он не проговорил ни слова. Он только поглядывал на нас, безостановочно работая челюстями, разрывая и глотая куски полусырого мяса, точно голодный волк. Но всему бывает конец, и когда наши новые знакомые насытились, они рассказали нам о своих приключениях.
Они нанялись возчиками в маленький караван, отправлявшийся из Сан-Луи в Асторию. На Зеленой реке на них напали индейцы из племени черноногих и перебили всех, за исключением их двоих. Им удалось спастись, благодаря присутствию духа ирландца, который столкнул своего товарища в ров и сам соскочил вслед за ним. Овладев мулами и товарами, индейцы ушли на север, а они отправились на юг. Шли трое суток в надежде встретиться с какими-нибудь трапперами, и сегодня утром, действительно, повстречались с двумя французами, которые велели им сидеть здесь и дожидаться, пока они вернутся с охоты.
Пока они рассказывали свою историю, двое французов явились и принесли жирного козла. Они оказались старыми приятелями Габриэля, когда-то охотившимися вместе с ним. Мы решили сделать привал до утра и позабавили наших новых знакомых рассказом о столкновении с кровами. Мятые листья Гибсоновой травы, приложенные к больным ногам ирландца и валлийца, облегчили их страдания. На следующее утро они были в состоянии воспользоваться лошадьми Роха и Габриэля и отправиться с нами в Броунголль, американский пункт торговли мехами, куда мы прибыли спустя двое суток.
Тут мы расстались с ними и продолжали путь к нашему поселку. Десять дней мы путешествовали по прекрасной местности, где дичь попадалась на каждом шагу. Мы проехали покинутую область боннаксов и были всего в двух днях пути от восточной границы шошонов, когда повстречались с нашими старыми врагами аррапагами. На этот раз, однако, мы решили, что не станем питаться псиной и в случае надобности будем с оружием в руках защищать нашу свободу.
Мы были окружены, но не взяты, и так как на нашей стороне было преимущество быстроты и огнестрельного оружия, то мы надеялись ускользнуть, зная, что у наших противников нет ружей. Они все теснее и теснее смыкали круг, пока не приблизились к нам на расстояние полутораста ярдов; их тяжелые, неуклюжие лошади не могли состязаться с нашими превосходными скакунами. В эту минуту Габриэль поднял руку, и по этому сигналу мы промчались, как молния, сквозь линию воинов, которые были так удивлены, что не успели даже схватиться за луки. Впрочем, они быстро оправились от своего изумления и, испустив военный клич, помчались за нами.
Их лошади, как я уже сказал, не могли состязаться с нашими в быстроте бега, но в случае продолжительного преследования должны были получить перевес над нами вследствие своей неутомимости. В течение первых двух часов мы оставили их так далеко за собой, что потеряли из вида, но с наступлением темноты наши кони начали уставать, и мы заметили на горизонте неясные фигуры наших преследователей. Надежда на спасение была тем слабее, что перед нами тянулась горная цепь, невысокая, но очень крутая и утесистая.
— Вперед, за мною, мы спасены! — крикнул Габриэль.
Спрашивать объяснения было некогда, и через десять минут мы очутились у подножья гор.
— Ни слова! Делайте, как я, — снова сказал мой спутник.
Мы последовали его примеру, расседлали наших коней, сняли с них узды, а затем хлестнули их. Бедные животные, несмотря на усталость, помчались к югу, как будто сознавая близкую опасность.
— Понимаю, Габриэль, — сказал я. — Индейцы не заметят нас в тени этих холмов и погонятся за лошадьми по звуку копыт.
Габриэль весело усмехнулся.
— Верно, — сказал он, — верно, но это не все. У меня спрятана лодка по ту сторону горы, и мы проплывем по реке Огден почти до самой Буонавентуры.
Я изумился.
— Ошибка, любезный друг! — воскликнул я. — Грустная ошибка; отсюда до реки более тридцати миль.
— До главной реки, да, — отвечал он, — но не одну выдру убил я на озере, в двух милях отсюда, по ту сторону холмов. Там я спрятал лодку в таком месте, где мы будем в безопасности от всех аррапагов, с кровами в придачу. Из этого озера ведет в реку узкий проток, не знаю, — естественный или выкопанный каким-нибудь древним народом.
Мне нет надобности говорить, как весело прошли мы эти две мили, несмотря на тяжесть наших седел, ружей и других припасов. Вскоре мы были на вершине холма и увидели внизу ясное зеркало воды, в котором уже отражалось бледное и трепетное мерцание звезд. Когда мы добрались до берега, то очутились среди развалин, подобных тем, которые находятся на Буонавентуре, но гораздо более романтических и живописных. Габриэль приветствовал нас на своей охотничьей территории, точно ее владелец, и вытащил из-под старинного свода маленький челнок.
— Этот челнок, — сказал он, — принадлежал когда-то одному из ребят, убитых вместе с князем Серавалле. Мы спрятали его здесь шесть лет тому назад; мой друг заплатил за него двадцать долларов, ружье и шесть одеял. Посреди этого озера есть остров, где мы жили с ним и где можно скрываться несколько месяцев, не опасаясь ни индейцев, ни голода.
Мы уселись в челнок, оставив седла на берегу, в расчете вернуться за ними на другой день. Спустя час мы были на острове, который представлял собою, действительно, прелестный уголок. Он тоже был усеян развалинами; изящные обелиски возвышались в тени огромных деревьев, и нежный свет луны, озаряя развалившиеся башни, придавал этой картине характер итальянского ландшафта.
Чувствуя сильную усталость, мы улеглись и вскоре заснули, забыв в этом райском уголке опасности и тревоги дня. Наш хозяин, однако, проснулся гораздо раньше нас и еще до рассвета отправился на берег за седлами. Рох и я, вероятно, проспали бы до его возвращения, если бы нас не разбудил выстрел, подхваченный тысячеголосым эхом. Мы провели час в томительном беспокойстве, пока, наконец, увидели Габриэля, плывшего к нам. Как бы то ни было, звук выстрела выдал наше убежище, и когда Габриэль подплывал к острову, на берегу появилась толпа наших разочарованных преследователей, ночевавших, по всей вероятности, где-нибудь поблизости. Я было начал бранить его за неосторожность, но, взглянув на лодку, сразу догадался, что с ним случилось такое же приключение, как со мною близ Санта-Фе. В челноке лежала шкура огромного пятнистого ягуара, а подле нее детеныш беззаботно играл со скальпировальным ножом, еще обагренным кровью его матери.
— Ничего не поделаешь, пришлось защищаться! — воскликнул Габриэль, выскакивая на берег. — Теперь красные черти знают, где мы находимся, но это им не принесет пользы. Глубина озера десять фатомов[4], и им не проплыть три мили под дулами наших ружей. Когда им надоест смотреть, как мы удим рыбу, и слушать наш смех, они уберутся прочь, как обманувшиеся лисицы.
Так и вышло. Мы зарядили ружья, подплыли на восемьдесят ярдов к берегу, где стояли индейцы, и принялись удить рыбу, приглашая их принять участие в нашей забаве. Они страшно бесновались, называли нас всеми оскорбительными кличками, которые могло подсказать им бешенство: сквау, бледнолицыми собаками, трусами, ворами и проч. Наконец, однако, они удалились по направлению к реке, вероятно, не отказавшись еще от надежды захватить нас; но мы так мало боялись, что решили провести на острове несколько дней и хорошенько отдохнуть.
Когда, наконец, мы пустились в путь, Габриэлю и Роху пришлось оставить свои седла на острове, так как челнок был слишком мал, чтобы вместить и нас, и вещи. Эту потерю, впрочем, легко было возместить в поселке, а до тех пор седла не могли нам понадобиться. Мы весело плыли, делая сорок пять — пятьдесят миль в сутки; дичи было довольно, так как мы то и дело встречали оленя или буйвола, пивших воду, иногда не далее двадцати ярдов от нас.
