Глава XIV
До сих пор я жил в обществе индейцев и немногочисленных белых, усвоивших индейские нравы и обычаи. Я не имел понятия о цивилизованной жизни, так как видел ее только во время моего непродолжительного пребывания в Монтерэ, но из всех уголков мира этот городок мог дать мне наименее правильное понятие о цивилизованном человечестве. Я был, как все индейцы, еще не испытавшие вероломства белых, откровенен, доверчив и честен. Я знал, что могу положиться на моих шошонов, и думал, что тем более могу довериться христианам и цивилизованным людям. Читатель не удивится моей наивности, если припомнит, что мне было всего девятнадцать лет, и что я воспитывался у шошонов.
Мой юношеский пыл разгорался под влиянием успехов. Если бы я довольствовался закреплением союза между индейцами, то поступил бы разумно, но теперь мои планы заходили гораздо дальше. Последние события внушили мне мысль сделать всю Калифорнию независимой, и моему честолюбию льстила надежда стать ее освободителем. Зная о богатых ресурсах этой территории, о непреодолимых препятствиях, которые делали невозможной отправку в нее значительной массы людей из центральной Мексики, я, чем больше думал об этом предприятии, тем больше убеждался в его осуществимости.
Я указывал калифорнийцам Сан-Франциско, что при существующих обстоятельствах они не в состоянии будут оказать сопротивление военной силе, которую правительство может прислать морем из Акапулько; я утверждал, что их властители, радуясь случаю ограбить их, отнесутся к ним беспощадно после всего происшедшего, и ставил им на вид, что если они объявят себя независимыми и откроют свои порты для иностранцев, то в короткое время станут достаточно богатыми и сильными, чтобы отразить всякое нападение. Я предложил также, ввиду отсутствия у них постоянного войска, явиться к ним на помощь с тысячей воинов. Они слушали меня внимательно и, по-видимому, одобряли мой план, но заявили, что дадут мне окончательный ответ только после совещания со своими соотечественниками в Монтерэ. Они дали мне слово, что примутся за дело немедленно, отправят послов в южные города и не заставят меня долго ждать ответа.
В ожидании их решения я поселился в одной из миссий на берегу залива, которой заведовали францисканские монахи. Тут я проводил время довольно приятно, так как добрые монахи умели пожить: погреба их были наполнены хорошими винами, сады возделывались превосходно, домашняя птица отличалась нежностью, а дичь приготовлялась мастерски. Если бы я пробыл здесь несколько месяцев, то наверное сам бы принял иноческий обет, так нравилась мне эта привольная, беззаботная жизнь; но калифорнийцы не теряли времени, и их послы скоро вернулись с условиями, на которых они соглашались принять мою помощь. События принимали серьезный оборот; отступление было для меня невозможно, и я приготовился действовать.
Простившись с моими благочестивыми и радушными хозяевами, я вернулся в наш поселок, чтобы приготовиться к драме, которая должна была привести некоторых из нас к власти или на эшафот.
Через шесть недель после моего отъезда из Сан-Франциско я снова выступил в поход, имея в виду сразиться с войсками, отправленными из Сан-Мигуэля и других пунктов. У меня было тысяча двести конных, хорошо вооруженных индейцев, но на этот раз шошоны значительно преобладали над нашими новыми союзниками. Их было восемьсот человек, разделенных на два отряда, дисциплина которых заслужила бы одобрение на любом европейском параде. Кроме них, под моим начальством были триста аррапагов и сотня апачей; сверх того, ко мне присоединились сто двадцать калифорнийцев из Монтерэ и Сан-Франциско.
Так как предстоящие нам действия должны были иметь более серьезный характер, чем две предыдущие стычки, то я внес некоторые изменения в наш порядок. Я принял непосредственное начальство над отрядом шошонов в двести пятьдесят человек и над мексиканской партией, при которой имелись четыре маленьких полевых орудия. Остальные индейцы были разделены на небольшие отряды по сто человек в каждом, под командой из собственных вождей. Габриэль, Рох и мой старый слуга, а также двое или трое толковых калифорнийцев оставались при мне в качестве адъютантов. Мы достигли прохода и увидели неприятеля, который расположился лагерем на равнине. Мы со своей стороны приготовились к бою; наша артиллерия была помещена на почти неприступной позиции в нескольких милях от того места, где мы уже разбили сонорского губернатора. Неприятельский отряд уступал нашему в численности, но состоял из хорошо дисциплинированных солдат и обладал более тяжелыми, чем наши, полевыми орудиями. Всего перед нами было 950 человек; в том числе 300 кавалеристов, а остальное легкая пехота и небольшой артиллерийский отряд.
Конечно, на холмистой позиции наша кавалерия не могла принести большой пользы; атаковать же неприятеля на равнине было слишком опасно ввиду превосходства его вооружения и дисциплины, которым мы могли противопоставить только шестьдесят ружей. Будь это в лесу, где индейцы могли бы укрываться за деревьями, я не поколебался бы напасть на них, но при данных обстоятельствах предпочел оставаться на нашей позиции и выжидать, пока какое-нибудь ошибочное движение или чересчур поспешная атака дадут нам возможность сокрушить их одним ударом.
Я играл теперь большую игру, и воодушевление, до сих пор сопровождавшее мои действия, покинуло меня; я терзался тревогой и сомнениями; но отступать было поздно, к тому же я был слишком горд, чтобы не довести до конца начатого дела, хотя бы пришлось поплатиться жизнью.
Неприятельским отрядом командовал старый и опытный офицер по имени Мартинец, и, конечно, мы бы не справились с ним, если бы он не принадлежал к числу лиц, пользовавшихся доверием прежнего правительства, которые поэтому были теперь в немилости и под подозрением. Так как он был единственный способный офицер на Дальнем Западе, то пришлось по необходимости поручить ему начальство над этой экспедицией, но только номинальное: при нем состояли агенты правительства, считавшие своей обязанностью противодействовать всем его распоряжениям, в расчете присвоить себе лавры в случае победы и свалить на него вину в случае поражения; это были молодые люди, совершенно неопытные, но состоявшие в родстве с членами существующего правительства, чем и исчерпывались их заслуги.
Мне нетрудно было заметить, что у наших противников отсутствовало единство начальствования. Иногда в построении отряда обнаруживалось большое военное искусство, иногда же пехота оставалась открытой, а кавалерия проделывала бесполезные эволюции. Очевидно было, что там борются две власти, причем одна старается поддержать правильный боевой порядок, другая же руководится капризом и случайным настроением. Это открытие, разумеется, придало мне бодрости.
Наконец, наступил решительный момент. Благоразумие старого командира, очевидно, должно было уступить фантазии его невежественных помощников: пехота выступила из лагеря с кавалерией на одном фланге и артиллерией на другом. Это было действительно жалкое движение, за которое наши противники жестоко поплатились. Я приказал аррапагам атаковать неприятельскую кавалерию, когда им будет подан сигнал; апачи же медленно спустились с холма навстречу пехоте, по которой мы открыли убийственный огонь из наших четырех орудий.
Пехота держалась мужественно, не уступая ни шагу. Аррапагам был подан сигнал к атаке, а в то же время вступили в дело шошоны, стоявшие на холме под моим начальством. Натиск аррапагов был так стремителен и быстр, что, когда рассеялись дым и пыль, я увидел их на равнине уже на расстоянии мили, преследующих неприятельскую кавалерию, численность которой уменьшилась наполовину. Шошоны быстрым движением ворвались между пехотой и артиллерией, принудив артиллеристов бросить орудия, затем сомкнули ряды и, сделав поворот, атаковали пехоту с правого фланга.
Когда я подал аррапагам сигнал к атаке, апачи бросились на неприятеля с фронта, но ряды их были расстроены беглым огнем хорошо дисциплинированных солдат, и, несмотря на свою храбрость и решительность, они встретили в мексиканских штыках препятствие, которого не могли одолеть их копья.
Преимущество однако было на нашей стороне: мексиканская артиллерия была в наших руках, их кавалерия рассеяна и почти исчезла из вида, а пехоту мы сильно теснили с фронта и с фланга. Я послал Габриэля вернуть аррапагов, так как знал, что мексиканская кавалерия не остановится, пока не достигнет границ Соноры. Разумеется, помощники Мартинеца исчезли вместе с нею, предоставив старому генералу выпутываться из затруднительного положения и нести последствия их глупости и трусости.
