преуспевают в контроле объединений по производству наркотиков, запрещенных вещевых лотерей, ростовщичества, итальянских лотерей, укрывателей краденых товаров и некоторых индустриальных видов рэкета.
На это Лучиано вынужден был ответить:
– Естественно, я прочел заявление Дьюи от первой до последней строки… Он наказал меня за все, за исключением того, в чем меня обвиняли. Я уверен, что ему известно о моей полной непричастности к проституции и о том, что я никогда не видел этих женщин.
Но Дьюи сам такой же гангстер, гангстер в законе: он подошел ко мне сзади и нанес удар в спину. Если бы меня судили за то, что я действительно совершил, например за соучастие в убийстве, я бы принял это как мужчина. Но с того момента, как я услышал, что сказал Дьюи после окончания процесса, во мне начало расти нечто напоминающее нарыв. В один прекрасный день этот нарыв прорвется и, так или иначе, я возьму реванш…
18 июня 1936 года Лучиано перевели из тюрьмы Томбс (Нью-Йорк) в исправительную тюрьму города Даннеморы, на самом севере штата. Он уже выполнил все установленные формальности, когда главный надзиратель ему сообщил:
– Вы прикомандированы к прачечной. Чарли ответил довольно сухо:
– Меня самого неплохо бы запустить в машину и отстирать.
Его проводили в камеру.
Лучиано овладел собой и, день за днем, постепенно стал снова прибирать к рукам контроль над синдикатом. В глубине своей камеры он обмозговал свою месть и ошеломляющее повторное появление, которое поможет ему в один прекрасный день вновь стать первым в преступном синдикате.
Основной заботой Лаки с того момента, как его упрятали в тюрьму Даннеморы, было, как бы половчее добиться пересмотра дела. В этом он видел единственный шанс вырваться из западни «от 30 до 50 лет тюремного заключения». Чтобы реализовать свой план, он воспользовался услугами нового адвоката, Джорджа Вольфа. Он вручил ему чековую книжку, где все чеки были уже подписаны без указания суммы, и следующую инструкцию:
– Я знаю, что шлюхи врали. Их надо найти. Это не так сложно, у нас есть подходящие люди. Когда это будет сделано, не надо их запугивать или оказывать на них давление, иначе дело обернется против меня при первой же жалобе от любой из них. Ваше дело – дать им понять, в чем их личный интерес. Время идет, и все проходит. О них скоро все забудут, кроме меня. Но если они публично скажут правду, ничего кроме правды, они не будут иметь никаких забот до конца их поганой жизни…
Полакоффу и Вольфу понадобилось более двух лет, чтобы напасть на след Коки Фло Браун, Милдред Балитцер и Нэнси Прессер. Основные «обвинительницы» буквально испарились. Наконец в декабре 1938 года один человек из синдиката, проникший в тщательно охраняемые служебные помещения государственного атторнея Дьюи, смог перефотографировать письмо Коки Фло Браун, адресованное Солу Гелбу, одному из помощников Дьюи. Вот его содержание в общих чертах: «Девочек (речь идет о Милдред, Нэнси и т. п.) и меня крепко надули. Мы оказались идиотками, когда поверили твоему шефу. Поверили, что соглашение с вами окажется крепче бетона, а оно из папье-маше. Вам хорошо известно, что нам хотелось обосноваться здесь окончательно, но как мы можем заниматься своим делом, когда все эти ваши типы днем и ночью торчат у нас за спиной, якобы для нашей безопасности? Кроме того, платежи становятся все более и более скудными, совсем не такими, о которых мы договорились. Так больше продолжаться не может. Раз вы заключили соглашение, то и соблюдайте его. А если у нас нет ни денег, ни настоящей свободы, мы готовы сделать кое-что, что будет явно не по душе Дьюи». Письмо было отправлено из Парижа.
Полакофф связался с Костелло. Вместе они снарядили группу из гангстеров-джентльменов, принадлежавших к клану картежников, смышленых, абсолютно уравновешенных и не грубых. Их отличали наблюдательность, терпение, склонность к психологии. Они очень быстро нашли «девочек», смогли наладить с ними отношения. Вскоре девицы легкого поведения, отнюдь не напуганные, а лишь возмущенные обманом генерального атторнея, поспешили поставить свои подписи под законными документами, в которых признавали, что их свидетельские показания были сфабрикованы в конторе Дьюи под воздействием грубых угроз и обещаний, не выполненных и наполовину. Все они имели дело с непосредственными сотрудниками Дьюи, особенно с Гелбом и Гурфейном.
– У нас не оставалось выбора, – говорили они, – надо было делать, что нам говорили, либо получать максимальные сроки за проституцию, наркоманию и оскорбление общественной морали. Иначе говоря, на нас просто не стали заводить уголовного дела, купили билеты в Европу и обещали пожизненное обеспечение.
Адвокаты ликовали, тем более что из тюрьмы Синг-Синг некий Джо Бендикс написал Полакоффу, что люди Дьюи его одурачили: он все еще в тюрьме, несмотря на обещание, что его освободят досрочно. А он ведь подписал полностью выдуманную ими историю и прочел ее в судебном заседании для обвинения Лучиано.
Перед апелляционным судом Томас Дьюи разыграл негодование. Как можно сомневаться в его порядочности? Кто его обвиняет? Висельники и негодяи! Разве он не предупреждал: синдикат разврата будет оказывать всевозможное давление на свидетелей обвинения… Пожалуйста! Все так и произошло. Неужели суд позволит себя одурачить? Разве не видно, что происходит гнусное надувательство? Следует ли выпускать из клетки хищника, посаженного на цепь в тюрьме Даннеморы, чтобы он мог продолжать безнаказанно калечить людей и в дальнейшем?
Судьи прислушались к его словам, за исключением одного, который нашел наказание Чарли Лучиано «слишком длительным, слишком суровым, просто непомерным, если учесть неубедительность представленных улик…». В результате наказание осталось в силе. Лаки Лучиано предстояло провести в тюрьме от 30 до 50 лет, иначе говоря, пробыть там до конца своей жизни.
Глава седьмая. Небольшой рассказ о Луисе Лепке Бухалтере
В Даннеморской тюрьме Лучиано обосновался так, как если бы он находился в «Уолдорф тауэрс». Он вел себя как человек, который отнюдь не стремится, чтобы его видели, узнавали и беспокоили.
В этой мрачной каменной крепости нашли себе приют самые отъявленные, самые неисправимые бандиты. Лучиано избавился от их назойливости с тем большей легкостью, что его репутация главного босса заставляла притихнуть тех, кто обычно не прочь был покуражиться над вновь прибывшими.
Его определили в прачечную. Поскольку он сам хотел оставаться в тени, он мог бы там прижиться, если бы не пары кипящей воды, смешанной с хлоркой, от которых перехватывало дыхание. Это заставило его подыскивать себе другое место.
