условиях.
– О чем ты говоришь, Андрюша?! Я живу в экстремальной ситуации. Меня выселить могут в любой момент. Полгода за квартиру не платил.
– Квартира родителей? Отец у тебя был генералом, кажется.
– Трехкомнатную на Фрунзенской набережной я продал и купил меньшую в районе Сретенки. Жрать хотелось. Потом Сретенку сменил на Марьино. Теперь живу в однушке у черта на куличках. Пробовал «бомбить» на машине отца, но торговаться не умею, все бабки уходили на хлеб и бензин. Зато Москву знаю, как собственный насест. За три года машина превратилась в хлам, а на новую так и не заработал. Воровать не умею. Зато меня чистили не раз – все еще людям доверяю.
– А теперь, Даня, вот тебе ужасная картинка. На место аварии первым приехали телевизионщики и, вместо того чтобы помочь твоим родителям, начали бы вас снимать на камеру. Можешь представить себя с камерой в руках, в глазке которой ты видишь умирающую мать?
Данилу передернуло, и он пролил водку из рюмки. В его глазах появились слезы, но он тут же смахнул их рукавом единственного костюма.
Пауза длилась долго. Данила выпил оставшуюся водку и резко опустил рюмку на стол. Ножка обломилась.
– Она умерла по пути в больницу. Я не мог выбраться из машины, двери заклинило. Шофер фуры не пострадал. Я видел, как он выпрыгнул из кабины и убежал в лес. Нашли его быстро. Главное – у него был мобильник, а у меня не было. Ночью на дороге машин почти не было. Остановился какой-то, десятый по счету, почти через полтора часа. А ведь ее могли спасти. Дальнобойщик заснул за рулем. Ему дали три года и на три года лишили прав за выезд на встречную полосу. Могли и освободить. Военная прокуратура вмешалась. Как-никак генерал-полковник погиб. Если бы его тогда не посадили, я убил бы его. Теперь небось опять фуры водит. А он же убийца. Я не прав?
– Ты прав, Данила. Прав. Все так. Но работать на нашу фирму не сможешь. Будут помогать пострадавшим или нет – тебя не должно касаться. Объектив – это стекло. У него нет души. Сочувствие надо забыть дома. Твоя обязанность – фиксировать факты. Камерой надо управлять, она зависима. Тебя этому искусству четыре года учили. Ты не врач и клятву Гиппократа не давал.
– Ну да. Я оператор. Человек с моральными ценностями бензопилы.
– Бог дал людям насилие, и мы должны его показывать. Разве не так?
– А что делать с совестью?
– О чем ты говоришь! Вспомни Шекспира. «Совесть – слово, созданное трусом. Кулак нам совесть!»
– Ричард Третий сдох как собака. Эти слова Шекспир вложил в его уста.
– Все решает только страх, Даня. Страх перед насилием. Как только ты переступаешь черту, становишься свободным. То, что мы снимаем, зритель смотрит с упоением. Треп о борьбе с насилием на экранах так и останется трепом. Кассу делают фильмы о насилии и комедии для домохозяек. Но они не идут ни в какое сравнение с бойней, где текут реки крови. Таков жанр. Ты, если смотришь рекламу, понимаешь всю чушь, которую там городят. Но они продолжают долбить одно и то же. Обрати внимание – главные слова любой рекламы: «Новый, новая, новые!» Без них не обойтись. Те, кто пользовались этой фирмой, давно в ней разочарованы, но слова «новый», «еще лучше» и непременное добавление «благодаря уникальным ингредиентам» позволяют впаривать тебе ту же туфту. Телевидение живет за счет рекламодателей, а нам телевизионщики платят за сюжет с уникальными ингредиентами. Чем мы отличаемся от рекламы?
– Но ты же говоришь о документальной съемке. О фактах.
– Именно. Сами телевизионщики слишком нерасторопны. Они всегда и везде опаздывают, а мы идем на шаг впереди пожарных, МЧС, милиции и врачей. Вот почему наши материалы востребованы и дорого стоят. Цель взял – весь мир узнал. Ты смотришь телевизор?
– Предпочитаю книги.
– Раньше мы видели на экранах наши достижения – битву за урожай, ударный труд, борьбу с бесхозяйственностью и пьянством. Ни секунды покоя, сплошная война. Настоящий фронт в мирное время. А почему нельзя было просто хорошо работать? Нет, у каждого времени свои слоганы. Мы жили в стране без преступности. Теперь нам ее показали. Скромненько, начали с «Шестисот секунд». Но когда мы увидели уличный ужас своими глазами, нам стало страшно. Мы начали ставить железные двери и по нескольку замков. Не помогло. Вот примитивный пример – передача «Дорожный патруль». Больше года продержалась и сдохла. Почему? Потому что нельзя приезжать к разбитому корыту и спрашивать: «А что тут случилось?», когда на месте происшествия осталась только лужа крови или дымок от остова машины. Последствия никому не интересны. Нужны реальное столкновение, удар, выстрел, падение, смерть, взрыв. Парадокс в том и заключается, что чем страшнее картинка, тем легче зрителю. Значит, у него все хорошо, ведь такое творится где-то на улице, а не с ними. И ему еще повезло вчера, когда на него наехали у подъезда, потому что не разбили ему голову и не отняли кошелек. Он жив! Вот в чем его счастье. Власти бессильны. Оправдания стары как мир. Мы продолжаем рассуждать о реформе в милиции, о коррупции в правоохранительных органах и об усилении безопасности наших граждан. А не посмотреть ли каждому на себя? Мы же обожаем насилие, в итоге сами звереем.
Андрей налил водку в рюмки.
– Ты шутишь, Андрюша?
– Нет, я вижу то, на что остальные закрывают глаза. Ну ладно, мой обед затянулся, хочешь со мной покататься?
– Ты же сказал, я непригоден.
– Не знаю. Попробуй окунуться в нашу кухню.
Когда подошел официант, он достал из кармана толстую пачку денег, расплатился. Неплохие деньги платят за фиксацию чужих несчастий, если можно заскочить пообедать в ресторан с безумными ценами. На улице стоял огромный джип со спецпропуском за стеклом. Рация, наушники, микрофоны, компьютер с большим экраном – автомобиль был набит техникой последнего поколения.
– Спецсвязь? – спросил Данила.
– Да. Сообщения поступают от разных источников. Милицейская частота включена постоянно. Плюс «скорая помощь», перехват МЧС, дежурного по городу, ну и прочие источники. Я не один такой. В городе дежурит пять машин круглосуточно. Это только те, о которых я знаю. Я как самый опытный репортер обслуживаю центр, другие машины разбросаны по компасу – север, юг, восток, запад.
– Такое оборудование стоит хороших денег, – с восхищением заметил Данила.
– По сравнению с видеокамерой – гроши. Сто тысяч долларов стоимость моей игрушки. В наше время о таких мечтать не смели. На «Мосфильме» не больше пары штук найдется. Работать одно удовольствие, а главное, легкость и компактность при высочайшей четкости и светосиле. Часто приходится снимать ночью и не всегда можно включать подсветку. Тонкостей в нашем деле много.
– Класс! У меня руки зачесались.
Андрей внимательно посмотрел на молодого приятеля.
– Я ищу себе замену, но боюсь, ты не выдержишь нагрузок.
– Каких нагрузок? Я здоров, как лось. К тому же сова. По ночам не сплю, днем отсыпаюсь.
– Я не о том. Думаешь, я устал? Нет, дружок. Все надо делать вовремя, иначе свихнешься. Крыша поедет. Даже такие, как я, ломаются. У меня за спиной три года войны в Чечне. Всякого насмотрелся. Вот где настоящая мясорубка. Я в фирме с истоков и пришел подготовленным. Смешно вспомнить, с чего мы начинали. Баловство. А теперь перед носом конвейер смерти проходит нескончаемым потоком.
– И сколько времени ребята держатся на такой службе?
– Я ветеран. Год отработал. Кого-то и на неделю не хватает. Знаешь, что такое ад? Ад – это когда надо уйти, а ты остаешься.
– Пока своими глазами не увижу, не пойму.
– Лады, стажер. Пятьсот долларов отстегну тебе в конце смены. Будешь ассистентом.
– Сколько?
Андрей похлопал парня по плечу.
– Деньги не главное.
– Как сказать. Человек, живущий в нищете, счастья не получает. И за хорошее поведение богатство с
