комнате висела завеса дыма.
— Ириша, солнышко, ты бы форточку открыла!
— Меня знобит.
— Заболела?
— Нет, просто погода отвратная. Дождь ни на секунду не прекращается. Все кругом блеклое и противное.
— Ты не в духе? Но мне кажется, я сумею тебе поднять настроение. Мне попалась одна уникальная вещица, и я бы себе не простил, если бы не купил ее для тебя. В то, что ты когда-нибудь бросишь курить, я не поверю. Прятать от тебя сигареты бесполезно. Я подумал, что и в курение можно вложить некоторую эстетику.
Он достал из портфеля замшевую коробку и открыл ее. На голубом шелке лежал элегантный дамский портсигар. Кажется, мужу удалось угодить ненаглядной супруге. Глаза Ирины вспыхнули, она заулыбалась.
— Какая прелесть! Чудо!
— Немного тяжеловат, несмотря на свои небольшие размеры. Но ты столько всего таскаешь в своей сумочке, что, я думаю, от лишней безделушки она руку тебе не оттянет.
— Самсон и Далила.
— Что?
— Я говорю о рельефе, сюжет «Самсон и Далила». Он серебряный?
— Понятное дело, не оловянный. Черненое серебро. Там стоит клеймо Фаберже.
— Быть не может!
На задней крышке действительно стояло клеймо великого мастера.
— Глазам своим не верю! Но такая игрушка стоит сумасшедших денег. Где ты мог взять такую сумму?
— Мне она обошлась не так дорого, масик. Пусть это останется моей тайной. Не дави на меня. Могу я сделать своей жене приятное и не отчитываться при этом?!
— Ладно, договорились. Пусть и у тебя будут свои маленькие «женские» тайны. Скажи, Лешенька, а у нас нет в доме водки?
— Есть, я купил на воскресенье, но можем открыть сейчас.
— Мне хочется выпить.
— Сейчас организуем.
Муж отправился на кухню.
Какое счастье, что он не читает газет и не смотрит телевизор. Вся Москва говорит о театре мертвецов, а он ни о чем не догадывается. Счастливый человек, лучшая в мире кухарка и любитель фантастических романов. Была бы жена под боком, книги и продукты в холодильнике — вот и все человеческое счастье.
Стол был накрыт в течение десяти минут. Они сели и выпили. Она смотрела на него так, будто впервые увидела и вынуждена проститься.
— У тебя странный взгляд, масик. Что-нибудь не так?
— Все так. Скажи мне, Лешка, а ты еще раз женишься, если я умру?
— Что за глупости! Если тебя знобит, то это еще не причина для смерти.
— Ответь мне на вопрос.
— Где же я найду такую женщину?! Ты только одна такая, а с другими я себя не представляю.
На ее синих глазах появились слезы.
— Ты прости меня. Я виновата перед тобой. Очень виновата.
— Бог мой, так в чем же? Что за хандра на тебя напала?
— Не знаю. Налей еще выпить.
Он разлил водку по рюмкам.
— Мы сейчас выпьем и пойдем заниматься любовью. Согласен?
У Алексея бутылка застыла в воздухе, и водка начала литься на скатерть.
— Что с тобой?
Она взяла из его рук бутылку и поставила на стол.
— Только не на кровати, а на полу.
За время совместной жизни он ничего подобного от жены не слышал.
Они больше часа сидели за шахматной доской и не сделали ни одного хода. Куда делось искрометное остроумие Птицына! Он выглядел чернее тучи. Костенко уже успел забыть, что сам играет в «Тройном капкане», и всячески пытался отвлечь приятеля от мрачных мыслей.
— Мне утром звонили из клуба, Сережа, — бойко докладывал Костенко, — предложили уникальный орден Белого орла. Не то чтобы я поклонялся орденам Восточной Европы, но этот мне очень нравится, красивый до безобразия, и всего-то за пятьсот долларов. Чистое серебро, перламутр и белая эмаль. К сожалению, без нашейной ленты. Уже уценка. Но я знаю, где можно достать к нему ленту. Мне обещали.
Птицын не слышал, о чем говорит приятель. Он думал о своем и вдруг произнес вслух:
— Я уйду из театра.
— Ты сумасшедший?!
— Нет, но могут признать, если я в нем останусь.
— А ты подумал, кто тебя возьмет в сорок лет без громкого имени? Ты что о себе возомнил? Янковский что ли? Ты всего лишь Птицын!
— Лучше оставаться Птицыным по паспорту, чем на могильной плите. Неужели ты не видишь, что за проклятие принесла с собой эта пьеса! Все, кто в ней играет, должны умереть. Это самый настоящий заговор.
— Кому нужно убивать безвредных артистов? Дело не в нас.
— Не успокаивай меня. Ты сам сегодня высказался на эту тему. Как это Грановский тебя не выгнал! Меня другое удивляет — он абсолютно спокоен. Будто все происходящее не имеет ни малейшего отношения к его театру. Так, мелочи.
— Ему на сцену не выходить, вот он и спокоен, а мы для него пешки. Он нас за людей не считает.
— Но почему же он не дорожит престижем театра?
Костенко сам начал заводиться.
— А ты газеты читаешь? Он же стал героем дня! Рассуждает о завистниках, бандитах от искусства. Его главный лозунг: «Мафия и криминалитет стреляет из автоматов, а не изгаляется над людьми старомодными способами из романов Агаты Кристи. На такое способны только извращенцы и непонятые гении от искусства». Грановский даже смерть превращает в рекламу. Ты вспомни, сколько он сегодня утром говорил о рейтинге театра. Я готов был его убить.
— Не исключено, что кто-то еще хочет его убить, Кирилл Константинович. Я вот думаю, ну что толку убийце истреблять артистов! Они тут при чем? Не будет нас, Грановский наймет новых, но спектакль не снимет. Убейте его, и дело с концами.
— А если дело не в театре, а в авторе? Может, убийца хочет отомстить Колодяжному за его популярность. Все эти ухищрения скорее похожи на писательские штучки, а не на актерские. Мы исполнители, а не фантазеры. А тут нашла коса на камень. На одного фантазера нашелся другой, не менее способный, если не сказать больше.
— Какая разница, Кирилл? Через два дня занавес откроется, и я выйду на сцену. Уйду я с нее или меня вынесут, никто не знает, кроме убийцы. Кого он на этот раз выбрал своей жертвой? Тебя, меня или Хмельницкую? А может, Анну Железняк или Ольшанского?
— Скорее всего, об этом узнает только зритель. Раньше я ценил зрительный зал, прислушивался к его дыханию, радовался аплодисментам, трепетал перед ним. А сейчас я ненавижу их! Сытые рожи сидят и ждут, когда тебе на голову что-нибудь свалится.
— Ты не прав, приятель. За последние две тысячи лет зритель не изменился. Древние римляне устраивали гладиаторские бои, где убийство являлось апогеем представления. Смерть на костре во времена инквизиции считалась лучшим зрелищем. Показательные казни всегда были в почете. На потребу публике,
