взяли на борт одного журналиста и дали ему два комплекта формы МЧС. Горохов был взят на борт от ущелья и переоделся. В аэропорту он со своим приятелем исчез. Они попросту ушли, и все. Кто из журналистов летал с командой — они не знают. Их попросил Китаев взять с собой репортера. А Китаев, как мы знаем, давно состоит в хороших отношениях с МЧС, медиками, экономической полицией и метеослужбами. Это он в свое время пропустил Гринпис с демонстрацией на главную площадь. Мужик дерьмовый, любитель игры в демократию, чем набирает себе очки. Дома его не застали, на даче тоже нет. Найти его мы, конечно, найдем, Константин Иваныч, но он депутат, имеет статус неприкосновенности.
— Кто такой этот Горохов?
— Скандальный репортер. Обливает грязью все и вся вокруг. Змееныш! Такой своего не упустит.
— А теперь объясни мне, Говорков, как такая гнида, как Китаев, мог прослышать о самолете?
— Так же, как МЧС, через эфир.
— Значит, он нашел кого-то из крючкотворов и дал сигнал. Какая газета могла послать своего человека на поиски? Кто?
— Уже выясняем.
— Слушай меня внимательно, Говорков. Первое. Китаева достанешь из-под земли, живого или мертвого. Плевать мне на его неприкосновенность. В камеру его до моего особого распоряжения. Развязать ему язык и выяснить имя репортера. Второе. Горохова найти. Проверьте линии междугородней связи. Если этот ублюдок был на борту лайнера, то наверняка связывался с Питером. Установить точки — откуда звонил и кому. Третье. Установить, кому Горохов наступил на хвост за последнюю пару месяцев в Питере. Такие шавки на бомжей тявкать не будут, они выбирают себе популярных личностей с именами. Найди одного из обиженных, и чтобы этот обиженный сегодня же утром подал на Горохова в суд за клевету. Договорись с прокуратурой, чтобы заявление провели задним числом. Горохова необходимо изолировать под любым предлогом. Ну, а лапши мы на него навешаем столько, что мало не покажется.
— Отличный ход, Константин Иваныч.
— Мне только твоих похвал не хватает. Работнички! Готовься к худшему. От них всего ожидать можно. Как зазвонят колокола, собирай пресс-конференцию и давай грамотное опровержение по всем пунктам. Больше, чем мы, они знать не могут. Удивить нас им нечем. Сам все знаешь, вот и готовь отпор.
— Надо предупредить Питер.
— Они сами все знают, не глупее нас. Прокуратура на их совести, наша рука туда не дотянется, а Москву в эту кашу лучше не впутывать. Рикошетом в нас отлетит. Они там только требовать могут, а помощи никакой. А по столу я и сам стучать умею. Все ясно?
— Все. А что нам с уголовником делать?
— О ком ты еще?
— Нам удалось установить следующее. Под паспортом на имя Титова Юрия Александровича летел Рудольф Карлович Янсон, уроженец Вильнюса, тридцати девяти лет. Находится в федеральном розыске. Отсидел срок за налет на квартиру, драку, попытку убийства и сопротивление властям. Вышел на свободу и в течение месяца убил четырех допризывников, после чего исчез. Свой паспорт ему одолжил Титов, с которым они тянули срок на зоне. Сейчас Титов в СИЗО по другому делу.
— Неплохой улов, Говорков. Этот уголовничек может сыграть определенную роль в нашем деле. Где он?
— Сидит на гауптвахте. На вид мужик тихий, сопротивления не оказывал. Смирился с участью.
— Нам надо увязать Рудольфа Янсона и Дмитрия Горохова в один узел. Тогда мы получим еще один козырь. Приведите ко мне убийцу и пригласите адмирала. Пусть присутствует на допросе.
— Вы не хотите передать его прокуратуре?
— А кто сказал, что мы установили его личность? Это не входит в нашу компетенцию. К тому же известно, что паспорта большинства пассажиров остались в самолете.
— Но мы отправили на него запрос и фотографию с паспорта на экспертизу.
— Это ничего не значит. Иди, Алексей Савельич. Работай. У тебя хватает дел, и меньше их не станет. Все только начинается.
Старенький, списанный «газик» был оставлен за поворотом, ведущим к горному поселку. Четверо человек в военной камуфляжной форме покинули машину и, пройдя сквозь лесную полосу, вышли к забору воинской части. Небо покрывалось предрассветной дымкой, слабый морозец щипал за уши, под ногами похрустывали ветки и тонкие льдинки, покрывавшие мелкие лужицы и пожухлую прошлогоднюю траву.
Горохов снял шапку и провел рукой по короткому ежику.
— Я чувствую себя голым.
— Конспирация требует жертв, — полушепотом сказал Литовченко. — Жаль, конечно, такой шикарный хвост терять и столь знаменитые моржовые усы, но что поделаешь. Ты скажи спасибо, что Женькина гримерша стояла еще на ногах и сносно тебя оболванила, другая бы такую лестницу тебе построила, что голова бы ромбом выглядела.
— Тише вы! — фыркнул Астахов. — Захомутают, поминай как звали. Гляньте-ка на эскорт. Вся элита собралась. Вон черная «Волга» самого Ершова стоит, Говорков тоже здесь. Две оперативные машины управления ФСБ.
— Кого-то ведут, — прошептала Оля.
Девушка выглядела подростком. Форму ей подобрать не удалось, но Женя нашел оригинальный режиссерский ход. На Олю надели белый медицинский халат, а сверху телогрейку. Волосы убрали под косынку, а ноги упаковали в валенки. В итоге получился непонятный гибрид. Остальным досталась нормальная форма, но только с офицерскими погонами. Главный редактор стал лейтенантом, а его подчиненный корреспондент вырос до капитана. Горохову подошла форма майора, и, надо сказать, он чувствовал себя в ней вполне комфортно.
Близко к решетке подходить не стали.
— Ведут, — подтвердил Горохов. — Это же Рудик! Он! Рудик вышел из-за первого корпуса, стоявшего с
правой стороны. Он шел медленно, не торопясь, держа руки за спиной. Его сопровождали двое солдат с автоматами. Шли они за ним следом, не соблюдая дистанции, и держали оружие на плече.
— Конвоиры у него безграмотные, на зоне не бывали, устава не знают, — хмуро заметил Горохов.
— Я же говорил вам, здесь обычная учебка. Сплошной молодняк, пушечное мясо. Но зачем водить людей под конвоем? — удивился Астахов.
— Рудик — особый человек, — сказал Горохов. — Значит, его просчитали. В розыске он. И меня так же бы содержали. Я для них хуже беглого. Ты прав был, Лера.
— Поживи с мое, сынок, — усмехнулся Литовченко. — Я тебя на целых три года старше. Ну, а если попадешь под колпак к полковнику Ершову, то считай, в рентгеновский кабинет вошел. Он диагноз ставит безошибочно.
— Смотрите, двоих повели из штаба в казарму. Тут без конвоя обошлись.
— Мирные обыватели. Таким быстро мозги вправляют, — комментировал Литовченко.
Он взглянул на Ольгу и заметил слезы в ее глазах.
— Кто тебя обидел, детка?
— Так нечестно. Он хороший. Он очень хороший. Литовченко глянул на удалявшийся конвой и на
сгорбленную фигурку Рудика-самореза.
— Уронили мишку на пол, оторвали мишке лапу, все равно его не брошу, потому что он хороший. Жаль, что не все смотрят на мир твоими глазами, Оля. Дяденька Ершов видит все в другом свете.
Прав был Литовченко или нет, но Ершов оценивал людей по протоколу, фактам и интересам его ведомства к данному субъекту. Сентиментальность, сострадание, доверительность — эти слова и чувства ему были чуждыми, они не отвечали интересам дела, которому полковник посвятил более четверти века.
Адмирал сидел в стороне, на стуле у окна. Ершов занимал место за столом чужого кабинета, но чувствовал себя полноценным хозяином положения.
