и подозрительна. Пусть считает, что о ее сделке с Ракицким никто ничего не знает. А нам с марками легче будет придумать что делать, чем с контейнером долларов.
Нелли встала и сбросила с себя халат. Ради этого момента Шмелев и приехал. Но пришлось потерять два часа на прелюдию, от которой его партнерша получила большее удовлетворение, чем от секса. Старый любовник уже не имел тех сил, что двадцать лет назад.
5 сентября 1996 года
Телефонный звонок не застал Добронравова врасплох. Он знал, что протеже банкира рано или поздно объявится. Не зря же он потратил столько времени, чтобы убедить клиента в надежности своего хранилища.
— Давид Илларионыч? Вас беспокоит Константин Данилыч Володарский. Если вы помните, я был у вас с Саулом Шестопалом.
— Конечно. Я всех помню, кто у меня бывает. К тому же у меня установлены видеокамеры. Таково требование охраны, так что не обижайтесь. Звук при этом не записывается, но каждый, кто переступал порог моего музея, запечатлен на пленке.
— Мне незачем скрывать свое лицо. Я не смею упрекать вас ни в чем. Ваши секьюрити, очевидно, хорошо знают свое дело. Я хотел бы попросить вас глянуть на мою коллекцию, а потом оговорить с вами условия ее хранения и сроки.
— Вы вовремя позвонили. Я только что освободился и могу с вами встретиться.
— Отлично. Записывайте адрес.
Через час Добронравов любовался уникальным собранием картин Федотова. Он и раньше слышал немало легенд о семи полотнах, гулявших по случайным людям, потом о пяти украденных во время войны, но сейчас видел перед собой все двенадцать. В голове тут же сработала счетная машинка, и адвокат понял, что галерея Володарского потянет миллионов на десять, если сдать ее без документов тем перекупщикам, с которыми время от времени он имел дела. На западе, особенно во Франции, где эмигранты первой волны, а теперь их внуки обожают русскую жанровую живопись, могут отвалить за Федотова и двадцать миллионов. Адвокат сглатывал слюну, чтобы не пускать ее наружу. Такую редкость ему предлагали впервые. Тут было от чего потерять голову. Добронравов не скрывал своего восторга.
— Клянусь, Константин Данилыч, я вам завидую черной завистью. Ваше собрание Федотова великолепно. Никаких чувств, кроме восторга, коллекция вызывать не может. Но я беру картины на хранение, если они подтверждены экспертами и правом владения.
— На семь картин у меня есть купчая и акты экспертизы. На пять картин только дарственная от Анастасии Голицыной. Но экспертизу вы можете сделать сами, я ее оплачу.
— Разумеется. Можно сказать, что это моя черновая повседневная работа.
— Но вы, если я помню, адвокат?
— Это всего лишь служба. Искусство для меня — часть души.
— Почему же вы сами не собираете картины?
— Слишком велик соблазн. Ведь я по роду своей деятельности защищаю воров и бандитов. Стоит мне подхватить бациллу коллекционирования, я, с моими связями в преступном мире, начну обкрадывать таких, как вы. И что потом? Подобно скупому рыцарю спускаться к своим сокровищам в подземелье, чтобы украдкой любоваться картинами в одиночестве? Это противоречит моим принципам. Во-первых, я хочу оставаться честным человеком, а во-вторых, я вам рассказывал о своей мечте построить открытые и доступные народу галереи. Такие намерения никак не вяжутся с образом скупого рыцаря.
— Ваша позиция мне предельно ясна.
— Надеюсь.
— Напротив моего дома есть милый скверик. Я предлагаю продолжить разговор там. Думаю, каждый из нас будет чувствовать себя более уверенно.
— Пожалуй, вы правы.
Добронравову хватило и трех минут, чтобы осмотреться в квартире Володарского, после того как он переступил порог. Богатая квартира в центре города, полная сувениров из разных стран, и ни одной женской вещи. Хозяин, однозначно, холост. Интуиция подсказывала, что не так он прост, этот таинственный владелец уникальной коллекции.
Поставив квартиру на сигнализацию, они вышли на улицу, пересекли брусчатую мостовую и устроились на скамеечке в тихом цветущем скверике.
— Сколько вы берете за хранение, Давид Илларионович?
— Дорого. Все зависит от сроков. Обычная ставка — сто долларов в сутки за экземпляр.
— Я уеду на год. По вашим расценкам мне придется выложить за хранение около четырехсот тысяч долларов. Сейчас для меня эта сумма заоблачная. Тысяча двести в сутки. Так я вас понял?
— Нет, не так. Я же сказал, что все зависит от сроков. С вас я возьму восемьдесят тысяч и двенадцать тысяч за экспертизу. Но учтите, финансовую расписку я дам только на семь картин, имеющих сертификат подлинности.
— Ваши условия меня устраивают. Вы человек, в честности которого сомневаться не приходится. Уеду из страны я через пять-шесть месяцев. Причины, почему я захотел с вами поговорить загодя, будут вам сейчас понятны. Мне нужно обговорить с вами мое предложение, так как если вы откажетесь, я буду вынужден искать другого партнера. Уверяю вас, задачка не из простых. Я хочу, чтобы вы пожертвовали некоторыми своими принципами ради солидного гонорара. Думаю, как адвокат вы умеете держать язык за зубами.
— Излишне говорить об этом. В чем суть вашего предложения?
— Мне нужно разыграть громкий скандал с кражей коллекции Федотова. Картины, естественно, никто не найдет. Все это должно произойти, когда я буду находиться в Канаде. На самом же деле картины никуда не исчезнут, а останутся в ваших руках. Вы мне их передадите, как только я вернусь в Россию. Но получите за хранение и спектакль с ограблением не восемьдесят тысяч, а три миллиона долларов.
Добронравов долго молчал. Нет, он не удивился и не возмутился. В его голове работала счетная машинка. Честно говоря, он и бесплатно согласился бы взять коллекцию на хранение. Достаточно было услышать небрежное согласие этого лоха, который с легкостью отказался от финансовой ответственности адвоката на пять полотен Федотова. То, что он вернул бы Володарскому копии вместо подлинников, уже было решено само собой. Пусть потом доказывает, что и где. Но этот тип сам предлагает ему игру, покруче задуманной. Тут бы его расцеловать надо, но адвокат должен держать марку честного человека, долго ломаться и набивать цену. Не перегнуть бы палку на радостях. Один неверный ход, и все полетит к чертовой матери.
— Излагайте, Константин Данилыч. Я должен знать все в мельчайших деталях. Вы только что предложили мне положить на кон честь против трех миллионов.
— Понимаю. Ваши уголовнички могут устроить все так, что ваша честь останется незапятнанной. Вы идеальный для меня партнер. В конце концов, вы берете мои картины и мне же их и возвращаете.
— И теряю всех своих клиентов раз и навсегда. Кто мне что доверит, если меня можно обокрасть. Мне и шпильку от волос не дадут.
— Три миллиона — хорошая компенсация.
— Мой заработок за полтора-два года. Но мы рано торгуемся. Я не слышал вашей мотивировки.
— Хорошо. Слушайте. Мой отец, царствие ему небесное, завещал коллекцию Русскому музею. Таким образом, я лишь хранитель. Детей у меня нет. Я умру, и картины уплывут в сырые подвалы запасников госучреждения. Мне плевать на картины. Я не любитель живописи и ни черта в ней не смыслю. Я дипломат. Военный атташе, генерал. Есть люди во Франции, готовые купить у меня коллекцию за большие деньги. Меня это устраивает. Я не меценат, не собираюсь выбрасывать миллионы долларов, чтобы бездарные, безграмотные правители профукали эти миллионы в долю секунды и даже не заметили этого.
— Как же вы вывезете картины во Францию?
— Мой багаж не досматривается. И спасибо Федотову за то, что он любил работать в малом формате.
