Беатриче и Вергилий

— Он не представился. Но это он. Мрачный, как гробовщик. Ты его знаешь?

— Да, знаю.

— Вот, он оставил для тебя. — Юрист передал Генри конверт, подтвердивший визит таксидермиста.

«Почему он не назвался?» — гадал Генри. Какая-то параноидная таинственность. Он не сообразил, что старик не знает его настоящего имени. При встречах с глазу на глаз не было нужды обращаться друг к другу по имени, реальному или вымышленному.

В конверте лежала еще одна сцена из пьесы:

Беатриче: Все, списки уже надоели.

Вергилий: Мне тоже.

Вздохнув, Беатриче опускает голову и засыпает. Вергилий отходит в сторону; в кустах находит отрез ярко-красной материи без рисунка. Может, это скатерть или остаток рулона. Вергилий начинает играть: размахивает тканью, подбрасывает ее и наблюдает, как она спархивает на землю. Заворачивается в нее. Валится навзничь и борется с ней. Внезапно отбрасывает ее и обращается к публике.

Вергилий: Некто умирает и, вцепившись в красную тряпку страданий, мнет и теребит ее, охваченный неизведанной силы чувствами и мыслями — Я умираю, я умираю. — и уже ничего не видит, кроме этой тряпки, затянувшей стены и потолок или все небо, если смерть застигла на улице, а красная тряпка страданий потихоньку приближается и окутывает его, словно пеленка, но еще туже, а потом словно саван, но еще туже, а потом словно бальзамирующая лента, но еще туже, и душит его, и он испускает последний вздох, и в тот же миг, как по волшебству, тряпка исчезает, и собравшиеся у постели видят только тело, ибо биение жизни в них не позволяет им увидеть тряпку, и жизнь, так сказать, победоносно шествует дальше, пока в один прекрасный день красная тряпка не замаячит перед твоим взором, и ты поймешь, что она направляется к тебе, и удивишься, как же раньше ее не замечал, но твои размышленья прервутся, ибо ты уже повержен навзничь и борешься с красной тряпкой страданий, мнешь и теребишь ее.

Борется с красной тряпкой.

Беатриче(просыпается): Что ты делаешь?

Вергилий (тотчас прекращает возню): Ничего. Просто складываю тряпку.

Аккуратно свертывает и убирает ткань.

Беатриче: Где ты ее нашел?

Вергилий (показывает): Там.

Беатриче: Интересно, как она там оказалась?

Вергилий: Не знаю.

Молчат.

Можем слегка повеселиться.

Беатриче: Можем.

Вергилий: Пошутить.

Беатриче: Почудить.

Вергилий: Только без пустопорожней радости. Беатриче: Конечно.

Вергилий: Хотя пустопорожняя радость лучше безрадостности.

Беатриче: Не думаю. Контраст между отчаянием и пустопорожней радостью лишь усилит отчаяние.

Вергилий: Но если пустопорожняя радость будет безудержной, то, возможно, ее нелепость одолеет отчаяние и вызовет подлинное веселье. В сей критический момент пустопорожняя радость может стать первой ступенью на философской лестнице к полному пониманию вселенной, не так ли?

Беатриче: Маловероятно.

Вергилий: Почему бы не попробовать? Раз уж мы в неподдельном отчаянии, почему бы не впасть в пустопорожнюю радость, используя это как последнее средство?

Беатриче: Давай попробуем.

Вергилий: Сейчас мы в полном отчаянии?

Беатриче(усмехается): Пожалуй, нет.

Вергилий(радостно): Есть одна ступенька! Я это запишу (водит пальцем по спине Беатриче).

Генри перечел монолог Вергилия в одном длинном предложении, представив, как он прозвучит в темпераментном актерском исполнении. Впечатляли смена местоимений от «некто» до «ты» и ироничная фраза «жизнь, так сказать, победоносно шествует дальше». Вспомнилась «безудержная пустопорожняя радость» из штопального набора. Текст сопровождала отпечатанная записка в обычном лаконичном стиле:

В моей истории нет истории.
Она зиждется на факте убийства.

Ни «здравствуйте», ни «до свиданья». Генри пытался разгадать, почему таксидермист прислал именно эту сцену и такую записку. Красная тряпка страданий — знак его собственной тревоги? Пустопорожняя радость — просьба о помощи человека в крайнем отчаянии? Надо бы повидать старика.

После «разоблачения» отношение к Генри со стороны партнеров несколько изменилось. Он был прежним, но чувствовал, что его воспринимают иначе. В разговорах его реже перебивали, но и реже к ним приглашали. Режиссер попеременно был с ним то суров, то мягок. Генри знал, что все поправимо — время и общение вновь выровняют отношения. Просто накануне премьеры все это слегка напрягало.

Учитель музыки был в курсе. «Тайна» всплыла в разговорах до и после уроков. Улыбнувшись, наставник шлепнул себя по лбу. Он читал знаменитую книгу Генри — дочка подсунула. Было приятно, что учитель горд учеником, однако на занятиях это отразилось лишь сменой метафор. Волы и прочая домашняя живность больше не поминались. Теперь кларнет был диким зверем, которого требовалось приручить.

Премьере «Натана Мудрого» сопутствовали обычные суета, мандраж и накладки, но «достоверность» все окупила. Спектакль, который две недели подряд играли с четверга по воскресенье, вроде бы шел хорошо, но впечатление обманчиво, когда сам занят в постановке. Во всяком случае, рецензии были положительные.

А потом у Сары отошли воды. Она сразу легла. Вскоре начались схватки. Поехали в роддом. За сутки Сара превратилось в чумазое животное, которое после долго пыхтенья, скулежа и визга исторгло из себя кусочек плоти — согласно расхожему описанию, красный, морщинистый и склизкий. Существо, похожее на обезьянку или пришельца, подавало какие-то слабые знаки, но для Генри они были громогласным призывом к человечности. Он не мог оторвать глаз от ребенка и ошалело про себя повторял: мой сын, мой сын Тео.

Даже в вале событий — смерть Эразма и Мендельсоны, спектакль, прибытие Тео — Генри думал о таксидермисте и его пьесе. Творческие муки старика чем-то вдохновляли. Вопреки разнице писательских положений, он был коллегой, Гефестом, трудившимся в кузне.

Для мыслей о таксидермисте имелась и другая причина: подтвердились догадки о подлинной теме пьесы.

†

Это произошло в одну из беспокойных ночей, в которые плач маленького Тео внес новый распорядок. Несомненно, свою роль сыграли и переживания последнего времени: горе, стресс, радость. Независимо от психологических объяснений, имя само возникло в голове Генри, когда он ненадолго забылся сном, точно приговоренный к пытке бессонницей. Имя так настойчиво пробуравило его забытье, что он мгновенно