~~~
— Входи, Христофор! Иди сюда, сын мой.
Иннокентий VIII почувствовал слезы на глазах, и, поскольку ему очень хотелось думать, что он растроган, он и вправду расчувствовался. На самом же деле хирурги отмечали, что с годами его зрение сильно ухудшилось, и поставили ему диагноз: катаракта. Они были жесткими последователями теории Гиппократа о жидкостях, согласно которой все движется вниз, и утверждали, что на глаза Папы накатывают тени. Чтобы устранить это досадное неудобство, лекари убедили Иннокентия обратиться к монахам из обители Святого Евтиция. Те жили на ближних Сибиллинских горах и издавна владели искусством исцеления катаракты. Но когда Папа увидел хирургические инструменты, которые добрые братья привезли с собой, чтобы лечить его святые очи, он велел выгнать их взашей. Правда, зрение продолжало падать, слезы наворачивались по поводу и без повода, но глаза-то были не чужие.
— Благословите, ваше святейшество, — сказал Христофор, став на колени.
— Да-да, — бегло ответил Папа, помогая ему подняться. — С тобой все мои благословения, но у нас очень мало времени.
Христофор поднялся. Служки буквально втолкнули его в спальню понтифика и усадили в низкое кресло. С высоты своего сиденья Иннокентий разглядывал сына и видел себя в молодости. Они необыкновенно походили друг на друга. Христофор не обладал ни высоким ростом, ни красотой Франческетто, но, несомненно, был сыном понтифика. То же широкое лицо, низкий лоб, слегка крючковатый нос. Рисунок губ, круглый подбородок — все напоминало Иннокентию собственные черты. Он снова растрогался, а может, просто сощурился в полумраке. Ему предстояло повести приватный разговор. Больше довериться было некому, хотя Христофор и не принадлежал к его двору. А может, именно потому, что не принадлежал.
Он не знал, как начать.
— Dimme, figgeu, cosse ti ghe fe chi a Roma?[27]
— Отец, — начал Христофор и тут же укорил себя за такое обращение, — мне казалось, это вы меня вызвали.
— А, ну да, правильно, это я тебя вызвал. И знаешь зачем?
— Сказать по правде, нет.
— Вот именно! Как ты можешь знать? Разве что Франческетто…
Папа еще больше сощурился и пристально на него взглянул, но Христофор отрицательно помотал головой и слегка пожал плечами.
— Он велел мне поскорее приехать, потому что вы хотите сообщить нечто очень важное.
Иннокентий остался доволен ответом и принялся усаживаться поудобнее, но все равно чувствовал себя так, будто сел в корзину с сушеной фасолью. Он встал и направился к большому секретеру орехового дерева с металлической отделкой, стоявшему у стены напротив балдахина. Секретер он заказал Джулиано де Сангалло, но заплатил за работу Лоренцо Медичи, так, в порядке небольшой услуги, учитывая, что Сангалло работал только на Великолепного. Большим ключом с двумя бородками, который он носил на поясе, Папа открыл тяжелый замок и вытащил из ящика рукопись.
— Держи, — сказал он сыну. — Что ты об этом думаешь?
Стараясь скрыть удивление, Христофор взял рукопись и стал ее осматривать и ощупывать. Иннокентий нервно расхаживал взад-вперед по комнате. Однако подагра сразу дала о себе знать резкой болью, и Папа снова сел. Христофор прочел титульный лист и провел по строчкам ладонью, словно они должны были что-то рассказать ему о содержании.
— Можно у вас кое о чем спросить, ваше святейшество?
— Ты мой сын. Когда мы наедине, называй меня так, как я того заслуживаю. Здесь мы одни, во всяком случае, надеюсь, что одни, — сказал он, оглядываясь.
— Как пожелаете, отец. Что я должен сделать для вас?
— Oh, belan![28] Хочу, чтобы ты расклеил страницы! Но смотри не повреди их! Я хорошо знаю, как ты искусен, и доверяю только тебе. И знаю твою скромность. Никто не должен читать эти страницы, даже ты, понял? Прочесть их дозволено только Папе!
Христофор кивнул. Не в его характере было задавать вопросы, на которые трудно добиться ответа, но он должен был знать хотя бы, чем рискует в случае неудачи.
— Могу я узнать, отец, кто написал и склеил эти страницы?
— А зачем тебе? — подозрительно спросил Иннокентий.
— Всегда лучше понимать, с кем имеешь дело. Кто он? Араб, христианин, еврей, турок, испанец или перс? У каждого своя техника, свои секретные методы, чтобы сохранить в тайне содержание текста. Мне следовало бы об этом знать, чтобы лучше справиться.
— Браво, Христофор, так и надо. На самом деле это битва. Есть враг, которого должно выследить. Он посмел поставить под сомнение мой авторитет.
— Немец?
— Почему немец? Ты знаешь что-нибудь такое, что неизвестно мне?
— Нет, отец. Просто я думаю, что у вас немало врагов в Германии. Мне известно, что вы послали туда доминиканцев.
— Нет, немцы тут ни при чем. Это написал итальянец, человек благородных кровей. Он мне даже нравился когда-то, пока не ополчился на меня.
— И это…
— Джованни Пико, граф Мирандола, — выдохнул Папа.
Христофор посмотрел на отца. Тот выглядел испуганным. За все редкие случаи, когда сыну выпадала возможность навестить родителя, он впервые видел его в таком состоянии.
— Я знаю о нем понаслышке, лично не знаком… Если это написал он, дело легким не будет. А если Пико к тому же хотел защитить написанное, то наверняка применял опасные техники. Я не исключаю, что страницы пропитаны кантареллой.
— А это что такое?
— Это яд, отец…
Иннокентий, позабыв о подагре, вскочил со стула и принялся отряхивать руки, словно желал очистить их после прикосновения к листам рукописи.
— Яд… — прошептал он, глядя на бумагу так, будто это был демон собственной персоной.
— Да, отец. Его получают, смешивая мышьяк с жидкостями разлагающихся тел животных, умерших в результате отравления. Этот состав смертелен. Его можно получить также, смешивая мочу…
— Хватит, Христофор. Тебе известны тайны камней и могущество арабской алхимии. Открой эти страницы, проклятые Люцифером, но будь осторожен. Я не хочу еще раз потерять тебя, да и книгу потерять не хочу.
~~~
