кретинов! – крикнул извозчику граф, и тот стегнул кнутом лошадей. Карета рванулась вперед, и, сбитые с ног лошадьми, Ховард и Трублуд попадали на мостовую.
Провожаемая воплями и угрозами пьяной компании, карета вскоре свернула за угол, и Ремингтон с облегчением вздохнул. Отчаявшись догнать беглеца, оставшиеся с носом господа помогли своим неосмотрительным дружкам подняться и, бормоча проклятия, побрели назад в клуб.
В полумраке переулка, примыкавшего к нему, возникла фигура Фитча. Ухмыляясь, он извлек из кармана желтый блокнот и сверился со списком имен дружков графа. Сомнений не оставалось: все они стали участниками очередной непристойной сцены на улице в центре города – и Эверстон, и Вулворт, и Трублуд, и Ховард с Серлом. Но главным действующим лицом был, разумеется, опять Ремингтон Карр, граф Ландон. И это чрезвычайно радовало репортера. Фитч осклабился, перечислив в уме все грехи этого свихнувшегося аристократа: странное пари со сластолюбивой вдовушкой, скандальное полночное рандеву с ней, шумное сборище суфражисток, а теперь вот еще и ссора с благочестивыми джентльменами, обвинившими его в разрушении их семей. Кто бы мог подумать еще три месяца назад, что проведенное им, Фитчем, журналистское расследование даст столь завидные плоды? Этот граф оказался настоящей золотой жилой! Неисчерпаемым источником скандальных новостей, ходячим недоразумением, на каждом шагу совершающим новые оплошности.
Репортер убрал в карман блокнот и мысленно поздравил себя с материалом для очередного фельетона о новых похождениях своего одиозного героя. Пожалуй, после щедрой премии от редактора, подумал он, можно сделать себе небольшой подарок. Тираж «Гафлингерс газетт», уже увеличившийся на пять процентов, теперь, после выхода статьи о разбитых графом семьях, подскочит еще на два пункта. И тогда можно будет купить себе новый шикарный котелок!
На следующий день в конторе компании Карра воцарилась кладбищенская тишина. Не слышно было ни трескотни пишущих машинок, ни скрипа перьев, ни шуршания бумаги. Клерки переговаривались исключительно шепотом либо знаками и передвигались на цыпочках, стараясь не дышать.
Усевшись за своим письменным столом, Ремингтон читал утренний номер ненавистной ему газетенки. На сей раз заголовок нового пасквиля о нем гласил: «Ландон в ответе за крах браков почтенных аристократов!»
Вошедший в кабинет Маркем доложил, что банк отказал им в кредите на покупку акций компании «Саттон-Миллс», а фирма Карра занесена в черный список неблагонадежных организаций. Эта новость вызвала у Ремингтона спазм в желудке. Он поморгал, ощущая резь после бессонной ночи в красных глазах, и тяжело вздохнул.
Дела его были крайне плохи. За окнами конторы бесновалась толпа разъяренных религиозных фанатиков, протестующих против совершенных им тяжких грехов. Владелец конторского здания в связи с этим посетил его кабинет и потребовал, чтобы его фирма освободила помещение. Тем временем к месту сборища методистов подтянулись репортеры. Репутация графа и его финансовое положение оказались на грани краха, ему грозили общественное осуждение и вечный позор, который перейдет и на его детей.
Впрочем, рассудил он, при такой ситуации вряд ли у него когда-нибудь появятся потомки. Какая здравомыслящая леди захочет связывать свою жизнь с изгоем, насильником, женоненавистником, чудовищем, разрушающим чужие семьи, и вообще весьма сомнительным типом?
Но больше всего Ремингтона тяготила мысль, что ему уже не суждено больше увидеться с Антонией.
Он вышел у нее из доверия, она не желала поддерживать с ним никаких отношений и не питала к нему ничего, кроме отвращения. Все попытки заставить ее пересмотреть свое отношение к нему закончились провалом, о женитьбе же вообще не могло быть и речи. Вдобавок его родной дядя был зачислен ею в разряд полных маразматиков, впавших безвозвратно в детство. И в самом деле, подумал граф, будь старикан в здравом уме, разве он женился бы на тетке Антонии спустя всего три дня после знакомства.
Ремингтон снова тяжело вздохнул. В семьдесят лет мир видится человеку уже не таким сложным, каким он казался ему в молодые годы. В этом возрасте можно позволить себе не задумываться о репутации и чести, а просто жениться на приглянувшейся вдовушке. Граф вздрогнул от пронзившей его мысли: да ведь эти двое старичков искренне любят друг друга! А что же он? Уж не влюбился ли он сам до безрассудства в Антонию? Все признаки этой напасти были налицо: и странное томление в груди, и нервная дрожь, и озноб, сменяющийся жаром.
Ремингтон уронил голову на ладони и застонал. И как только его угораздило вляпаться в такую нелепую историю? Ведь он еще никогда в жизни никого не любил! И вот теперь умудрился влюбиться в женщину, которая ему не верит и не желает его знать!
А ведь всего лишь через неделю, не найдя в «Таймс» объявления об их с Антонией помолвке, королева обрушит на него свой монарший гаев и прикажет отрубить ему голову, а может быть, подвергнет его еще более позорной казни в назидание другим нарушителям закона. Что ж, хорошо еще, что у него осталось в запасе хоть несколько дней.
Надежды Ремингтона, однако, были излишне оптимистичны. Виктория дала волю монаршему гневу уже в тот же день, узнав о новой сенсационной статье в «Гафлингерс газетт». Читать ее сама она не пожелала, но заставила сделать это вслух своего секретаря. Когда тот дошел до абзаца, в котором упоминались фамилии двух членов парламента, один из которых являлся кавалером ордена Подвязки, Виктория возмущенно фыркнула и, недослушав текст до конца, велела вызвать к ней премьер-министра.
Сделанное графом открытие надолго повергло его в прострацию, и только ближе к обеду способность размышлять здраво отчасти вернулась к нему. Взглянув на ситуации в новом свете, Ремингтон понял, что никаких особых поводов для визита к Антонии ему не требуется, вполне достаточно и самого банального предлога. К примеру, можно прикинуться заступником за брошенных женами мужей, а в процессе разговора незаметно перейти к своему делу.
Всю дорогу до особняка Антонии Ремингтон перебирал в уме варианты начала беседы и то и дело поправлял галстук. И к тому моменту, когда он очутился возле ее парадной двери, во рту у него пересохло, а ладони вспотели. На его настойчивый стук никто не отозвался, видимо, вредный старикашка Хоскинс затаился в прихожей и злорадствовал. Граф начал стучать по двери кулаком.
Отворила ему, к его удивлению, Элинор. Выглядела она скверно – заплаканной, подавленной и усталой.
– Боюсь, ваше сиятельство, что вы выбрали не лучшее время для визита, – пролепетала она слабым голоском.
– Я непременно должен ее видеть! – громко и решительно заявил граф. – Я никуда не уйду, пока она меня не примет. Вчера ночью я случайно встретил кое-кого из ее прежних «жертв» и узнал от них, что их жены скрываются в ее доме.
– Какое все это имеет значение, когда Клео умирает! – выпалила Элинор и расплакалась.
Ремингтону показалось, что ему двинули кувалдой в солнечное сплетение. С трудом отдышавшись, он спросил:
– Что с ней стряслось?
– Врач сказал, что ее хватил удар. Произошло это сразу же после вашего отъезда. Леди Антония всю ночь не смыкала глаз, сидела у ее кровати… – Элинор снова затряслась в рыданиях.
Ремингтон прошел мимо нее в прихожую. Элинор побежала за ним, чтобы сопроводить его в спальню больной. В коридоре им встретились Молли, Мод, Пруденс и Поллианна, вид у всех был убитый. В спальне бывшей актрисы граф увидел склонившуюся над ее кроватью хозяйку дома, она протирала влажным тампоном бледное лицо старушки. Сердце Ремингтона сжалось от жалости к ней, такой измученной, слабой и беспомощной.
Заслышав чьи-то шаги, Антония с трудом распрямилась, превозмогая боль в пояснице, обернулась и замерла, узнав графа. Он тихо сказал:
– Антония! Я не мог не прийти…
Она была в том же платье, что и вчера, и выглядела измученной. Придя в себя, она сдавленно спросила:
– Что тебе надо? – Ей не нравилось, что перед ней действительно он, а не видение, рожденное в ее воспаленном мозгу в результате переутомления, еще минуту назад она мечтала вновь с ним встретиться, дотронуться до него и зарядиться его неиссякаемой энергией. Он спросил:
– Ну как она? – И, не дожидаясь ответа, подошел к кровати и встал рядом с Антонией.
– Она так и не приходила в сознание, – прошептала Антония.
Близость Ремингтона оказала на нее целебное воздействие: ей сразу стало легче дышать, ее организм, ослабленный бессонницей и переживаниями, начал быстро насыщаться живительной силой. Странно было только то, что под пристальным взглядом Ремингтона у нее возникла дрожь в коленях…
– Как ты себя чувствуешь? – участливо спросил он. – Тебе удалось хоть немного вздремнуть? Ты что-нибудь ела?
Антония смущенно потупилась, он обнял ее за талию, и она затрепетала. Ей захотелось прижаться к нему всем телом и положить голову ему на грудь.
Он промолвил, поглаживая ее ладонью по спине:
– Почему бы тебе не прилечь и не вздремнуть? Она непроизвольно закрыла глаза и прошептала:
– Я должна быть рядом с ней.
– Вместо тебя здесь останусь я, – сказал Ремингтон. – Или мы подежурим возле нее вдвоем?
Граф пробыл у постели больной до позднего вечера. Он помогал Антонии умывать Клео и поил ее водой. А когда совсем стемнело, усадил Антонию в кресло и, накрыв ее своим сюртуком, присел на край кровати и стал согревать холодные пальцы больной своими горячими руками.
Сквозь дрему Антония смутно слышала, как он разговаривает со старушкой, игнорируя ее глухоту и обморочное состояние: рассказывает ей о новых
