урокомИ медленно сгорать на собственном огне.Село Долоново Братского уезда Иркутской губернии, 1974 г.Пойду по этапу
Г. Хороших
Пиджак на плечо накинув,По старым бульварам бродить,Глазеть на прохожих и пивоГустое, холодное пить.На Цну забрести случайно,Девчонкам дарить цветы…Как весело и как печальноСжигать за собою мосты.Дымятся Великие Луки,Иркутск, Магадан и Тамбов.И кажется, крестные мукиНе мне суждены, и оковДовольно – отец мой изведалТоски туруханской, глухой.Но голос, сухой и надменный,Сказал, что билет на ТанхойНе нужен. Пойду по этапу,Андропов оплатит мой путь… Пока же велюровой шляпойПрикрой трагедийную сутьТвоей одичалой эпохи,К колену ее припади.Ее потаенные вздохиСогрей на груди.Тамбов – Иркутск 1977 г.Прощание славянкиДетство…Топот и свистНа вдовьей хмельной гулянке.Играет слепой гармонистПрощание славянки.Лицо уронив в ладонь,Слушать буду неистовоНад этой последней пристаньюРыданья твои, гармонь.Верю, минует беда,Знаю или догадываюсь.Но никогда, никогдаМне не забыть эту малость:Вечер. Топот и свистНа вдовьей скупой гулянке,Играет слепой гармонистПрощание славянки1978 г.Перед арестом
М. К.
Мало вырубить лес,Надо вырубить рощу…Нас повалит свинецНа Сенатскую площадь.Не пустивши корнейВ обветшалую землю,Сто девчат и парнейСмерть поутру приемлют.И в четвертом ряду,Вспоминая Марину,Я на снег упадуИ любви не отрину.1981, Ботанический сад. Иркутск* * *Вот и июль на ущербе,Дождь закусил удила.Мерно сочится водаВ эти бетонные щели.Светлого дня на РусиПонадломилась походка.Господи, тихо и кроткоНиц припадаю, спасиСердце от праздных суетЭтой кромешной эпохи.Милой останутся крохиМною неотжитых лет.1982 год, Красный корпус Иркутской тюрьмыСкорбное 5 марта[5]
Баяру Жигмытову
В день скорби смеялась мама,И рыжее солнце смеялосьВ окладе тяжелой рамы.И мальчик смеялся с ними.В день скорби смеялись березы,Потряхивая ветвямиИ иней роняя звездный.И мальчик смеялся с ними.В день скорби письмо сосновымЗапахом сердце пробило, — Соседка смеялась снова.И мальчик смеялся с нею.В день скорби голубь с фронтонаУпал в бездонное небо,И со счастливым стономГолубка за ним летела.В день скорби в округе нашейВдруг расцвели на балконахСиние песни и маршиС зеленым гитарным всплеском.В день скорби черви поэзииЗатеяли праздник метафор.И друг мой, вернувшись от Лесбии,Восторженно записал:«Сегодня я видел Пушкина,Он, братски обняв Вампилова,Февральские посвисты слушалНа берегу Ангары.Их лица светились матово,А из фундаменталкиК ним выскочила Ахматова,Как юная лань легка»…В день скорби… 5 марта 1984, ЧусоваяВ ожидании совещания в МадридеДоживу ли до солнечных дней,Не потрафив суровой обиде.В преисподней – котельной моейСтарый Франц говорит о Мадриде.Доживу ли? Эстонец, поправБоль житейскую долготерпеньем,Рассуждает о сущности правНакануне и после Успенья.Что он помнит, дремучий мужик,Хлебороб и солдат поневоле,Об иной – человеческой – доле,От которой отвык.О, жестокое племя людей,Пожалей ты быка на корриде.В преисподней – котельной моейСтарый Франц говорит о Мадриде.Котельная 36 зоны, ЧусоваяСкоро проселки, сума…
Льву Тимофееву
Был я безудержно смел,Вторил громам в поднебесье,Сирые избы предместьяПесней тревожить умел.Но миновала пора,Обочь колодца пониклиПлети сухой повилики.Я ухожу со двора,Где бушевала весна,Лето цвело – колосилось,Девкой дебелой носиласьОсень, хмельна и красна.Скоро проселки, сума,Жизни слепое усердие.Белый платок милосердияПермская вяжет зима.Чусовая, 1985Памяти белоруса Н.Девочка, ровесница его, смеется и поет.И он слушает ее голос. Идут годы.Она смеется глуше и все реже поет.И наконец голос ее растворяется в хвойных лесах.Может быть, она уехала или – Боже, Всеблагой,не допусти этого – умерла? Но однажды тонкий голосок вывел мелодию.Он узнал мотив, забытый почти.Он вслушался. И встрепенулась душа его:та девочка вышла замуж, родила дочь;и росток песни из слабой гортанитак живо напомнил ему изжитое в памяти.Он рванулся навстречу песне, но терновая изгородьостановила его. И он упал замертво.1986, Чусовая.Валентине Кузнецовой- ЯмпольскойВершит за решеткой окна прихотливый полетВещунья-синица по лону небесного ситца.Опять я услышал – пречистый твой голос поетУ полуразбитой урийской криницы.В простуженном горле колодца журчанье цепи,К живой бы воды окоему припасть и напиться.Смотрю я прощально в славянские очи ТвоиУ полуразбитой урийской криницы.Звезды отгоревшей неясный из прошлого светБезгрешно и ясно в колодезном срубе на миг отразится.Судьбы ли, зари ли вечерней моей опадает малиновый цветНад полуразбитой урийской криницей.1986, Чусовая, штрафной изоляторГ. Ф., латышскому поэтуЯ молчанья печатьНе в кармане несу, а в предсердье.Будем, Гунар, молчать,Не расчитывая на милосердье.Будем, Гунар, таитьУпованье на ведро и лето.И повяжет незримая нитьОбреченных поэтов.Так, заслыша в высоком лесуПил стальных ножевое злословье,Кедр тихонько обнимет соснуИ приникнет к ее изголовью.1986, Чусовая.Песенка для пьесы «Урийская дидактика»Ах, это явь иль обман…Не осуди их, Всевышний.Старого кедра романС юной японскою вишней.Юная вишня робка,Но в непогоду и вьюгуСильная кедра рукаОберегает подругу.Этих возвышенных чувствНеобъяснимо явленье.Вот почему в отдаленьеЗаговор зреет стоуст.Как, говорят, он посмелНежных запястий коснуться,Не испросив у настурцийПрава на лучший удел.Не поклонившись сосне,С ней он безумствовал ране,Терпкую влагу в стаканеС нею делил по весне.У одиноких ракитОн не припал на колена.Быть же ему
