Я сложил вещи в каноэ и поднял Эбби на руки. Она обхватила меня за шею.
— Обещаешь?
Я посмотрел ей в глаза и ответил, скрестив пальцы:
— Обещаю.
— А теперь разожми пальцы и повтори.
— Обещаю… никогда не забывать о том, как ты впервые попыталась приготовить тушеное мясо и сожгла его до угольков.
— Ты закончил?
— Ладно… обещаю, что всегда буду стремиться к созданию таких картин, на которые, по твоему мнению, я способен.
Жена кивнула.
— Достаточно честно.
Я накинул на себя постромки и принялся тянуть. Эбби лежала в лодке и смотрела на меня.
— Ты действительно на это способен. В тебе что-то есть.
— На что я способен? Что во мне есть?
Она погрозила мне леденцом.
— Только не начинай…
Даже не оборачиваясь, я догадался, что Эбби грозит мне пальцем.
— Милая… — Я перестал тянуть и почувствовал, как обвисли лямки. — Смирись. Я рыбачу лучше, чем рисую. Я даже помогал твоему отцу на рыбалке, и ему приходилось терпеть. Но что касается искусства, то, не считая пары портретов — нужно признать, у меня и впрямь есть к этому некоторые способности, — я просто ремесленник. Посмотри на наш дом: от подвала до чердака он забит картинами, которые мы не можем продать.
— Ты меня не переубедил.
— Значит, ты в меньшинстве.
«Актик» часто так действовал. Эбби становилась разговорчивой и дерзкой. Впрочем, дерзости ей и без того хватало.
— Мой бинтик…
Я вздохнул. Она запомнила это прозвище.
— Что?
— Поди сюда.
Я шагнул из постромок, зашлепал по воде к лодке и опустился на колени перед женой. Она закрыла лицо руками.
— Я видела картины в Риме, Лондоне, Нью-Йорке… далее в Азии. — Эбби коснулась пальцем моего носа. — Но ни одна из них не тронула меня так, как твои портреты.
Невзирая на крушение надежд, именно по этой причине я так и не сжег ни одной своей картины и оставил студию за собой. Потому что Эбби продолжала верить, даже когда я сдался.
— Я люблю тебя, Эбигейл Колмэн Майклз.
— Отлично. Я рада, что мы договорились. А теперь — вперед! Здесь слишком жарко.
Я развернулся, надел упряжь и потащил каноэ. Эбби помолчала немного, потом сказала:
— Знаешь что? Подумай еще про Уэнди Максвелл, она живет в…
— Может быть, ты заткнешься и поспишь?
Она опять помолчала, и голос у нее изменился.
— Не раньше, чем моя нога ступит на землю Седар-Пойнта.
В ее словах прозвучала нешуточная решимость. Я натянул постромки, уперся покрепче, и веревки врезались мне в плечи.
Глава 9
Шофер был в черной шляпе и белых перчатках. Я вышел из дома в потертых джинсах, с дырой на колене, в черной футболке и единственном моем пиджаке, где на правом рукаве недоставало пуговицы.
— Думаете, она заметит? — спросил я.
Шофер посмотрел на пиджак и покачал головой, но ничего не сказал.
— Отлично, — произнес я, забираясь на заднее сиденье. — Ненавижу наряжаться.
Захлопывая дверь, он произнес:
— Сомневаюсь, что у вас будут проблемы.
Мы проехали по Кинг-стрит и остановились перед внушительным трехэтажным особняком, в котором было полно народу. Классика Чарлстона. Женщины в жемчугах и на шпильках, мужчины в одинаковых очках, одинаковых кожаных туфлях, одинаковых брюках, одинаковых рубашках… слегка различались лишь полосатые галстуки.
Я вышел из машины и онемел от страха. Темный переулок слева так и манил. Я уставился на парадное крыльцо, украшенное четырьмя огромными колоннами. Там, увлеченная разговором, стояла Эбби. Она смотрела на меня.
Я пригладил пиджак, и шофер шепнул вдогонку:
— Не беспокойтесь, сэр. Они просто выпендриваются. Если вы действительно помогли мисс Колмэн, вам не о чем волноваться.
— А если нет?
Он посмотрел на мои ободранные пальцы и синяк под левым глазом.
— Сомневаюсь.
Я поднялся по ступенькам, вдыхая аромат лучших духов и лосьонов после бритья. В жизни не видел столько бриллиантов. На шее, в ушах, на пальцах. Если эти люди действительно выпендривались, то на широкую ногу. Норка, кашемир, накрахмаленная ткань сорочек — все это создавало своего рода стену, от которой эхом отскакивали визгливый смех и приглушенный гул разговоров.
Эбби скользнула сквозь толпу, будто рассекая воду.
— Спасибо, что пришли.
— Вы знаете всех этих людей?
— Да. — Она взяла меня под руку. — Идемте, я хочу вас представить.
Мы вошли в холл; высокий потолок был подчеркнут пятью слоями гирлянд, а хрустальная люстра весила, наверное, тонну. Возле одной из стен рослый мужчина в белом пиджаке опускал ковшик в серебряную чашу для пунша и разливал по фарфоровым чашечкам нечто пахнущее яблоками, корицей, гвоздикой и цитрусами. Он предложил и мне.
— Нет, спасибо.
Эбби взяла у него чашку, сказала: «Благодарю, Джордж» и обернулась ко мне:
— Это глинтвейн. Я сама приготовила.
Я попробовал.
— Странно… но вкусно.
Она поставила чашку на стол и зашагала в кабинет, где виднелись освещенные пламенем камина румяные лица и мебель красного дерева. Там стоял окруженный толпой седоволосый представительный красивый мужчина в полосатом костюме. Одни пили бренди, другие вино, и все стояли с бокалами в руках. Мужчина в полосатом костюме был центром всеобщего внимания. Когда толпа расступилась, чтобы пропустить Эбби со мной на буксире, я его узнал. Он был крупнее, чем казалось по телевизору, и его голос звучал выше.
Эбби вывела меня вперед и взяла отца под руку. Теперь я понимаю, что в ту минуту вступил в игру. И сенатор это почувствовал.
— Папа, позволь представить тебе Досса Майклза.
Я протянул руку:
— Сэр…
