мальчиком. Утром поговорим.
Отвернувшись, он вышел из спальни, и только тут Элизабет почувствовала, как быстро бьется ее сердце. До этого момента она и представить не могла, как больно будет слышать его голос, как трудно переносить его отвращение.
Оказывается, чувства, которые она считала давно похороненными, находились почти на поверхности.
Придется быть все время начеку, тщательно скрывать свои эмоции, не давать им выплеснуться наружу. Если она позволит сердцу хотя бы чуточку приоткрыться, то просто не сможет вынести этой боли.
Дом наполнился светом ясного осеннего дня. Рис шел в столовую, солнечную комнату с окнами в сад. В этой комнате с желтовато-кремовыми стенами и обитыми мшисто-зеленой тканью стульями вокруг стола он любил сидеть и читать за завтраком утреннюю газету.
Но не сегодня.
Сегодня, после бессонной ночи, он находился в мрачном расположении духа. Обычно, проснувшись, он работал несколько часов в своем кабинете, затем шел проверять хозяйство.
Вдобавок к крупному черному мерину по кличке Воин — ветерану войны, как и Рис, — он по возвращении домой приобрел несколько кобыл и породистого жеребца-чистокровку. Из-за проклятой негнущейся ноги Рис сомневался, что когда-либо снова сядет в седло, но все же тренировал и растягивал мышцы. В любом случае, даже если ему придется отказаться от верховой езды, расставаться с лошадьми он не собирался.
Его последнее приобретение, жеребец по кличке Александр Великий, относился к скаковой породе лошадей, завоевывавших на скачках первые призы. Рис видел, как он бегает, и верил, что произведенное жеребцом потомство будет побеждать на скачках в Эскоте и Эпсом-Даунсе.
Он шел по коридору, когда его внимание привлек шум, доносившийся из столовой. Войдя в комнату, Рис увидел сидевших за столом Элизабет и ее сына. От этого зрелища у него перехватило дыхание.
Сделав глубокий вдох и медленный выдох, он вошел в залитую солнцем комнату. Мать и сын ели на завтрак колбасу, отборную сельдь и яйца, хотя Элизабет не ела, а скорее водила вилкой по тарелке. Она подняла на него глаза, и благодарность, которая светилась в них, заставила его сердце сжаться еще сильнее.
Это от ненависти к ней, сказал он себе, от злости, что втравила его в эту неприятную историю, возникшую в результате ее брака с Олдриджем.
— Джеред обычно ест со своей няней в комнате для занятий, — заметила Элизабет несколько нервозно, — но поскольку дом ему незнаком, я привела его вниз, чтобы он позавтракал со мной. Надеюсь, вы не против?
Рис посмотрел на мальчика с темными, круглыми, неуверенными глазами. Он сидел на самом краю стула, готовый в любой момент сорваться и убежать. На столе перед ним стояла маленькая серебряная лошадка — единорог.
— Не против.
Рис отвернулся от ребенка. Было трудно смотреть на наследника Олдриджа без чувства ревности. Мальчик должен был быть его, как и сама Элизабет.
Но деньги и власть оказались для нее важнее обещаний и признаний в любви.
С другой стороны, возможно, она никогда его и не любила. Возможно, только притворялась.
— Я поел, мама, — сказал мальчик. — Можно мне встать из-за стола?
Ребенок перестал есть, как только Рис появился в дверях. Казалось, Элизабет почувствовала, что он расстроен, и попыталась улыбнуться. Она выглядела бледнее обычного, и ее серые глаза, казалось, утратили свойственную им мягкую голубизну, которая делала их необычно привлекательными.
— Можно, — сказала она сыну. — Я скоро поднимусь наверх. — Ее взгляд, несколько рассеянный, как заметил Рис, стоя по другую сторону стола, вернулся к нему. — Возможно, его светлость позволит нам прогуляться в саду. Деревья в это время года такие красивые.
Рис ограничился кивком. Он не собирался наказывать мальчика за грехи, совершенные его матерью.
Ребенок сполз со стула, схватил единорога и выбежал из столовой. Рис прошел к буфету и налил себе кофе из серебряного кофейника. Направляясь в столовую, он испытывал голод, но при виде Элизабет, сидящей здесь, словно жена, о которой он когда-то мечтал, у него пропал аппетит.
Когда лакей убрал ее почти не тронутую тарелку, Рис отодвинул от стола стул и сел напротив нее, прислонив трость к краю стола.
Элизабет смотрела в окно на запущенный сад. Перебравшись через низкие кирпичные ограды, растения расползлись по дорожкам. Повсюду валялись опавшие листья. Садовник покинул поместье еще до возвращения Риса из армии. Нанять другого он пока не успел, но дал себе слово, что скоро обязательно займется этим вопросом.
— Как вы себя чувствуете? — спросил Рис.
— Немного лучше. Голова продолжает болеть, но не так сильно.
— Объясните мне еще раз причину вашего здесь появления.
Дрожащей рукой она взяла фарфоровую чашку и аккуратно сделала глоток, давая себе время сформулировать ответ. После чего неуверенно поставила чашку на блюдце.
— Зная вашу любовь к правде, я не стану смягчать слова. У меня нет абсолютной уверенности, поскольку нет доказательств, но я считаю, что Мейсон и Френсис Холлоуэй травят меня чем-то. Мой сын — наследник всего состояния Олдриджей. Если со мной что-то случится, они станут его опекунами. Мой деверь и его жена — жестокие люди, не знающие жалости. Боюсь, они охотятся за деньгами Джереда.
Рис никогда не любил Эдмунда, равно как и его брата Мейсона. Эдмунда отличало высокомерие и надменность, а никчемный Мейсон был к тому же олицетворением алчности. Нетрудно догадаться, что младший Холлоуэй положил глаз на наследство покойного брата.
— Продолжайте, — попросил Рис.
Ему показалось, что ей трудно сосредоточиться, но, возможно, только показалось.
— Несколько месяцев назад у меня пошатнулось здоровье. Поначалу не то чтобы… не то чтобы слишком. Стала побаливать голова и слегка подташнивать. За последние недели симптомы усилились. Появились проблемы с памятью. Иногда я видела все как в тумане и не могла ни на чем сосредоточиться. Думаю, мой деверь рассчитывает, что в конце концов я потеряю связь с реальностью и тихо помешаюсь.
Элизабет сняла с колен салфетку, нервно ее расправила и снова расстелила на своей пышной черной юбке.
— Он все навязчивее и навязчивее пытается меня контролировать. И даже начал… вести себя… неподобающим образом по отношению к вдове своего покойного брата.
Рис ощутил, как у него напрягся каждый нерв.
— Не хотите ли сказать, что Мейсон Холлоуэй делал неприличные предложения?
Она сглотнула.
— Да, — прошептала Элизабет очень тихо, словно надеялась, что ее не услышат.
Его охватил гнев. Ярость.
Эти чувства поразили Риса. Неужели им до сих пор владеет ревность? После всех этих лет! Он сделал глубокий вдох, чтобы подавить неожиданные эмоции.
Элизабет подняла на него глаза.
— Мне кажется, Мейсон пытается подчинить себе мое тело и разум и обрести таким образом контроль над моим сыном и его богатством.
Рис задумался над ее словами. Из того, что он услышал, трудно было сразу понять, что правда, а что — нет. С другой стороны, ночной обморок Элизабет заставлял верить в правдивость ее рассказа.
— Предположим, что ваш рассказ — правда. Как, по-вашему, Мейсон это делает?
— Я… я не знаю. Может, подсыпает мне в еду или питье какие-то порошки. Я пробовала одно время не есть, но начала слабеть, а поскольку не была уверена, что проблема в еде, то отказалась от этой
