Песочница

пойдет со мной, я понял, что это невозможно. А поскольку я полюбил вашу дочь…

Отец (уже не скрывая внезапного раздражения). Когда ты успел?

Глеб (по-прежнему спокойно). Я всегда ее любил… Святой Августин говорил, что христианство существовало всегда, только после Христа его стали называть христианством…

Отец (растерянно). При чем тут святой Августин?

Глеб Я всегда любил Элю… Ее бунтарский нрав, ее смелость, готовность к самопожертвованию… а главное, ее способность к любви, невзирая на нищенские лохмотья. Невзирая на насморк… Да, я всегда ее любил!

Эля (плача и обнимая Глеба). Я так счастлива! Милый!

Мать (с умилением). В это так трудно поверить, но верить хочется!

Отец (подозрительно). Боюсь, Лизочка, нужно погодить с верой… Мы не в церкви, а он не поп…

Мать (раздражаясь на отца). Коля, это грубо!

Отец. Ну, хорошо… Вы полюбили мою дочь, внезапно и бесповоротно. Вы любите ее за то, что она полюбила вас в лохмотьях… Но ведь то, что на вас надето сейчас, вам не принадлежит!

Эля (с нескрываемой ненавистью). Папа, а вот это уже действительно по- настоящему низко…

Глеб (отцу). Я всегда любил Элю… Даже когда не подозревал о ее существовании! Но в этом мы с вами похожи, Николай Прокофьевич… Вы тоже любите Элю, и в вас говорит отцовская ревность, а вовсе не желание меня непременно унизить…

Отец (внезапно успокаиваясь). Знаете, что я думаю? Вы, молодой человек, либо действительно очень умны и добры, что было бы редким счастьем, либо чрезвычайно хитры и коварны, и Бог вам тогда судья…

Мать (с умилением глядя на мужа). Ну, так-то лучше!

Эля (все еще не успокоившись). Папа, да пойми ты наконец, что не нужны ему твои миллионы! Твои миллионы давно уже никому не нужны! Он богаче тебя!

Отец (строго обращаясь к Глебу). Это вы ей сказали?

Глеб (немного смутившись). Я говорил в переносном смысле…

Эля (перебивая Глеба). Ты, папа, сам себе не принадлежишь… А ему принадлежит весь мир!

Глеб (Эле). Но это было вчера… А сегодня, сидя здесь, я снова себе не принадлежу… Потому что я уже не свободен, ведь любовь – это несвобода… Но это хорошая несвобода. Это, пожалуй, единственная форма несвободы, которую человек должен терпеть!

Отец (строго обращаясь к Глебу). Вы что же, пришли к нам навеки поселиться? Вы это имеете в виду? Слова – это, конечно, хорошо… Но мне кажется, что дальше слов у вас дело никогда не идет. Я не понимаю, как взрослый, здоровый мужик может докатиться до карьеры бомжа, пусть и парижского клошара[60], что, конечно, гораздо более стильно, кто же спорит! Вы, мне кажется, ни на что не способны… кроме как сотрясать воздух… Простите за откровенность!

Эля (неожиданно рассудительно). Папа, ну а если завтра тебя убьют, а нас пустят по миру… Или у тебя все отберут и посадят в тюрьму… Чем ты будешь лучше его? Мне кажется, что парижский нищий лучше мертвого миллионера или опального олигарха, сидящего на нарах…

Отец (строго). Дело в том, дочка, что я чего-то добился в жизни, и пока ничего из того, о чем ты говоришь, не произошло, и возможно, и не произойдет, Бог помилует, а твой Глеб – уже вполне свершившийся факт… Ни образования, ни профессии…

Эля. Неправда, он все время учится!

Отец. Что-то он не походил на оксфордского студента, когда ты подобрала его на набережной…

Мать. Может, лучше спросить самого Глеба о его профессии и образовании…

Эля. Может, ему нужно представить вам на рассмотрение рабочую автобиографию в трех экземплярах и рекомендации?

Отец. Да, рекомендации от тех двух бомжей, которые ему вчера наваляли тумаков…

Глеб добродушно смеется и трогает подсохшую разбитую губу…

Эля. Значит, выходит, что если у Глеба нет хороших рекомендаций, образования и прочей ереси, то он недостаточно хорош для меня? Пап, мама, посмотрите на себя, до чего вы докатились… Зачем нам все это? Зачем дом на набережной? Зачем этот Париж? Кому и что мы пытаемся доказать? Нас никто не любит… В России презирают, во Франции ненавидят…

Отец. Скорее, наоборот…

Эля. Неважно. Это детали. Почему бы нам не уехать куда-нибудь… Туда, где нас никто бы не знал, туда, где мы могли бы спокойно жить, растить детей, ваших внуков! Глеб, ты хочешь иметь детей?

Мать. Ну, об этом рано говорить!

Эля. Я, кажется, не тебя спросила…

Мать (кокетливо). А что, мы с папой еще даже очень можем себе позволить… Родим тебе сестренку или братика…

Глеб. Мне кажется, дети рождаются или не рождаются не в результате желания или нежелания их иметь.

Отец. Позвольте полюбопытствовать… А откуда же дети берутся?

Глеб. Во всяком случае, появляются не в результате серьезного и обдуманного планирования… Мы ничего не достигаем этим самым серьезным отношением к жизни… То есть поначалу может показаться, что да, вот так правильно, так нужно жить… Деньги – это важно… Научная карьера – это здорово. Премия за решение математической загадки века… в этом и есть смысл жизни, к этому и нужно стремиться…

Отец. Погодите, погодите… Как вы сказали? Решение математической загадки века? Ба, да я вспомнил, где видел ваше лицо! Вы же тот самый гений, который решил загадку века, а потом отказался от премии в миллион долларов и куда-то пропал…

Глеб (растерянно). Вы что-то путаете…

Отец (восторженно). Ничего я не путаю! (Жене и дочери.) Девочки, вы знаете, с кем мы имеем честь находиться в одной комнате? Знаете, кто перед вами сидит? Математический гений Глеб Есеев! Он решил задачу века… Ну, как ее… Ну, Глеб, скажи им… Как называлась эта задачка?

Глеб (растерянно). Я не знаю, о чем вы…

Сцена 14

Входит лакей. Все замолкают. Он убирает со стола и выходит.

Эля (настойчиво). Глеб, для меня это не имеет никакого значения. Но ты же добрый, ты же видишь, как отцу хочется, чтобы ты оказался великим… Потешь его тщеславие…

Глеб (застенчиво). Скорее, отцовскую любовь… Так называема гипотеза Ходжа…

Отец (восторженно). Так вам же за нее Нобелевскую премию присудили!

Глеб (доброжелательно). Нет, математикам не дают Нобелевскую премию. Говорят, у Нобеля были личные заморочки с одним математиком… Впрочем, это всего лишь слухи. Возмущенный этой несправедливостью, канадский математик Филдс предложил учредить для математиков отдельную награду, которая теперь так и называется – Филдсовская премия… Вот ее и присудили…

Отец. Ну, и в чем же суть вашего открытия? Отчего вы отказались от премии? Вы считаете вашу работу вредной для будущего человечества? Как атомную бомбу?

Глеб. Ну, такой уж вредной я ее не считаю… Хотя при достаточном запале зловредности люди и из канцелярской скрепки сделают орудие массовых убийств… А о смысле моей работы я не хотел бы говорить. Я больше не занимаюсь математикой.