просите у меня постоянную доверенность. Все врут.
— Я армейский офицер, сеньора. Я не могу вам соврать.
— Вы мужчина. Этого для меня достаточно, чтобы вам не верить. — Она разгладила юбку и с минуту сидела, отрицательно качая головой. Потом спросила: — Что я должна подписать?
Полковник достал из портфеля напечатанный на машинке документ с гербом посольства Эквадора и показал ей. Там значилось:
Я, Хуана Ибаргурен де Дуарте, даю свое согласие на то, чтобы тело моей дочери Эвиты было перевезено Верховным Правительством Нации с того места, где оно теперь находится, в другое, обеспечивающее его вечную сохранность. Это мое волеизъявление является моим свободным решением.
Внизу двое свидетелей подтверждали, что мать поставила свою подпись в их присутствии 15 октября 1955 года. Как теперь известно, все было ложью: дата, герб, свидетели.
— Завтра я пришлю вам паспорта, — повторил Полковник, подавая ей ручку. — Завтра непременно.
Мать подвинулась и отдала ему папки. Раньше или позже их все равно отнимут. Полковник или любой другой — они отнимут все, что захотят.
— Для вас же будет лучше исполнить ваше обещание, — сказала она с расстановкой. — Я не одинока, Полковник. Не беззащитна.
— Не надо мне угрожать. Я исполню обещание.
— Теперь уходите, — сказала мать, поднимаясь. — Берегите мою дочь. Не сделайте оплошности, не похороните копию.
Поскребыванье по стеклу стало упорным и монотонным. Вытянувшись длинной кишкой, пчелиный рой сооружал на стекле свои соты.
— Будьте спокойны. Идентичность тела установлена.
— А копии? Вам уже отдали все три копии?
— Не преувеличивайте, — небрежно сказал Полковник. — Есть только одна копия.
— Нет, есть три. Я их видела. Больше всего меня поразила та, что читала письмо. Совсем как живая. Даже я подумала, что это Эвита.
Она расплакалась. Старалась сдержаться, но плач вырывался сам по себе — словно из других глаз, из другой груди, из всех пережитых ею прошлых лет.
— Прислушайтесь к пчелам, — сказал Полковник. — Они заполонили город. Удивительное дело. А радио молчит… По радио ни слова не говорят об этом бедствии.
Выйдя на желтоватый, беспощадный свет, Полковник на миг поддался безумным словам этой фурии. Три копии тела! Необходимо скорей захватить их. Он обдумывал то, что ему сказала мать. Все слова слились в одно ненавистное, смертельное слово или имя, жужжавшее в его мыслях, но никогда не звучавшее в устах. Он включил радиоприемник в машине. Антонио Тормо, народный оркестр Фелисиано Брунелли, партита Баха: все его раздражало. Сосчитал до двадцати — напрасно. Попробовал сделать дыхательные упражнения.
ЭВИТА — глагол, 3-е лицо единств, числа наст, времени от глагола evitar (от лат. «evitare», «vitare»). Избегать, делать так, чтобы не случилось нечто такое, что должно случиться.
Он будет избегать слова «эвита»… Будет избегать зловредных слов, ему созвучных: левитация (оккульт.) — искусство подниматься в воздух без видимой опоры; витальный — прилагательное, образованное от слова «вита», жизнь. Будет избегать всех слов, зараженных зловещим духом этой женщины. Будет ее называть Кобыла, Змея, Гадина, Фрина, Эстерсита, Милонгита, Баттерфляй — любым именем из тех, какие сейчас в ходу, какими ее называют в песенках, только не тем проклятым, тем запретным, тем, что насылало беды произносившим его. La morte ё vita, Эвита, но также — Evita ё morte. Берегись: мертвая Эвита ё morte[46].
Расскажу о других событиях того дня, избегая патетики, которой они были окрашены. Буду излагать их сухо, как какой-нибудь пчеловод.
В обеденный час Полковник с отрядом из шести солдат снова явился в здание Всеобщей конфедерации труда. Войдя в холл на первом этаже, он заметил, что еще не убраны обломки бюста Эвиты, накануне вечером снесенного танком. Маленький отряд был вооружен маузерами и пистолетами «бальестер молина» и не соблюдал предписаний о секретности и осторожности, изданных новыми властями республики. Полковник разоружил охрану, стоявшую на посту на третьем этаже, приказал им всем возвратиться в казармы и заменил охранников своими людьми.
Доктор Педро Ара в рабочем переднике вышел в коридор и попытался урезонить Полковника. Это было бесполезно. Полковник теперь не признавал никаких резонов, кроме силы. Он втолкнул доктора обратно в лабораторию и принялся допрашивать его стоя, сжимая кулаки, едва удерживаясь от искушения пустить их в ход. Сперва Ара притворился, будто не знает, что существуют другие копии, кроме той, о которой он этим утром сказал, что она исчезла. Потом, когда Полковник упомянул о признаниях матери, доктор сломался. Те копии ему не принадлежат, сказал он. Они принадлежат итальянскому скульптору, работавшему над грандиозным памятником Сеньоре и оставившему, когда он сбежал, камеи, барельефы, гербы, скульптуры, терракотовые статуэтки Пресвятой Девы, кариатиды, маскароны и изображения Сеньоры в натуральную величину, поражавшие этой непривычной натуральностью размеров и еще тем, что Сеньора была в них, в этих копиях, словно бы сфотографирована в раю.
Эти объяснения Полковника не интересовали. Его интересовали копии. «Они здесь, рукой подать, — сообщил доктор. — В ящиках за занавесами святилища».
Впоследствии лабораторный анализ показал, что фальшивые Эвиты были изготовлены из смеси воска, винила и небольших вкраплений стекловолокна. Они отличались от подлинного тела тем, что имели более густой бронзовый оттенок — предосторожность, учитывавшая изменение цвета забальзамированных тканей, — и тем, что все они смотрели вниз[47].
— Вы, доктор, здесь уже не нужны, — сказал Полковник. — Оставьте труп в его стеклянном ящике и уходите. Я приказал, чтобы этот третий этаж опечатали. Я объявляю его военной зоной.
Между тем тело Эвиты, распростертое на стекле, противилось приказам и поступало, следуя своей собственной замогильной логике. Из ноздрей начали выделяться голубые и оранжевые струйки газа. Что там с ней происходит? — удивился Полковник. Она совершенна, она ни в чем не нуждается. Не страдает ни от кошмаров, ни от холода. Ей не вредят ни болезни, ни бактерии. У нее уже нет поводов быть печальной. Он осмотрел ее с головы до пят. Не хватало кусочка мочки левого уха и последней фаланги среднего пальца на правой руке. Присланные правительством судебные врачи срезали их для идентификации тела. Это Она, несомненно, Она. Как бы там ни было, он должен поставить свою метку: надрез, который только он сумеет опознать.
Он взял в лаборатории пинцеты, ланцеты, трубчатые зонды. Приподнял ей губы и изучил ожерелья зубов, стараясь не терять контроля над собой. Немного задержался на подмышках. Увидел выстриженный лобок, едва намечающиеся соски, плоские округлые груди — не груди, а грудки, не знавшие материнства. Тело. Что такое тело? — скажет впоследствии Полковник. Можно ли мертвое женское тело называть телом? Можно ли было это тело называть телом?
Ягодицы. Необычный продолговатый клитор. Какое искушение — клитор. Нет, надо сдержать свое любопытство. Потом он почитает имеющиеся у него записи о клиторе. Извилины и завитушки уха — вот это уже лучше. Он приподнял нетронутую мочку. В тени хрящей пологая дуга, впадина. Он выбрал точку. В том завитке, где прикрепляется мышца с самым длинным в анатомии человека названием (экстерноклеидомастоидеис), открылся девственный участок, куда еще не проникли погребальные масла. Он взял один из пинцетов. Вот так. Пункция, кусочек плоти. Осталась звездообразная меточка диаметром в полтора миллиметра, почти незаметная. Вместо крови выступила ниточка желтой смолы, мгновенно испарившаяся.
Он приказал запечатать бумажными лентами дверь лаборатории и святилища: Военная зона. Вход воспрещен. И вышел отдышаться в мглистом вечернем воздухе, насыщенном испарениями реки и безжалостной пыльцой.
Что он в конечном итоге знает об Эвите? Знает, что она была неотесанная, малограмотная, бойкая особа, этакая птичница, сбежавшая от своих кур. В своей тетради он записал: «Прислуга с тщеславием
