применяться законы военного времени. Каждый офицер вооруженных сил будет иметь право судить на месте и приговаривать к расстрелу всех возмутителей общественного спокойствия».
Полковник надел форму и приказал, чтобы его сопровождали в Сааведру двадцать солдат. В горле у него пересохло, мысли путались. В безоблачном небе сверкали проколы звезд. Он поднял воротник плаща. Холод стоял пронзительный.
Он выставил пост у въезда в район шале и приказал группам по трое совершать обход улиц этого поселка. Сам спрятался в подъезде за углом и ждал, всматриваясь в ночной мрак. Между двумя белыми плоскими крышами он различил силуэт мансарды. Эвита там, а он не может решиться подняться туда и посмотреть на Нее. Вероятно, за ним наблюдают. Куда он пойдет — так, наверно, говорят там, в «Отряде Мести», — там должна находиться Она. А как они Ее называют? Полковника интересовали имена, которые ей придумал народ: Сеньора, Святая, Эвита, Матушка. Он тоже называл Ее Матушка, когда в его сердце поселялось отчаяние. Матушка. Она здесь, в нескольких шагах, а он не может к Ней прикоснуться. Он дважды прошел мимо шале Психа. Наверху горел свет — голубой, затуманенный испарениями свет. Или это ему мерещится? Откуда-то доносился поток звуков, но он не знал откуда. «Это свет холодной космической мысли. Деревья черные. Свет голубой».
На рассвете кто-то взял его под локоть. Это был Псих. Судя по виду, он только что искупался. Шевелюра его блестела от свеженанесенного фиксатуара.
— Я сменю вас, мой полковник, — сказал он. — Все уже закончилось.
— Что вы здесь делаете, Арансибия? Вы должны находиться дома, охранять Ее.
— Она сама себя охраняет. Ей никто не нужен. Она с каждым днем все больше живая.
Он уже не в первый раз говорил это: «С каждым днем Она все больше живая». Так могут говорить только в этой стране, подумал Полковник. Нигде в другом месте не сказали бы: «С каждым днем Она все больше живет. С каждым днем Она все лучше поет».
— Откуда вы знаете, что все закончилось? — спросил он.
— Я звонил главнокомандующему. Никто не сопротивляется. Уже расстреляли пятнадцать человек. Никого не оставят в живых. Президент хочет их проучить.
— Вот и хорошо. Пусть всех прикончат, — сказал Полковник. Он сунул руки в карманы плаща. Почувствовал в пересохшей глотке тяжесть мрака. Когда он опять заговорил, голос его был едва слышен: — Наверно, нам лучше перевезти тело, Арансибия. Наверно, они уже знают, что оно здесь.
— Никто не знает, — сказал Псих. — Ведь за многие месяцы это впервые Ее не находят. Не было ни одного цветка, ни одной свечи.
— Вы правы, — минуту помолчав, сказал Полковник. — Они не знают, где Она.
Сколько времени прошло с тех пор? Месяц? Сорок дней? От такой долгой разлуки с Ней у него начало болеть сердце. Для чего все это? Было уже бессмысленно мучить себя. И в самый неожиданный момент случилось ужасное.
Он не раз пытался успокоить себя чтением того, что осталось от этой истории в рассказе Маргариты Эредия де Арансибия, дважды свояченицы Психа: две сестры были замужем за двумя братьями. И он читал то, что уже знал почти наизусть. Больше трех часов Маргарита, или Маргот, отвечала на вопросы военного следователя, и резюме машинописного протокола было здесь, на карточках Полковника. На полях первого листка он записал одну деталь, привлекшую его внимание: всякий раз, говоря о себе самой, свидетельница говорила в третьем лице. Там, где было написано: «Маргот и ее сестра», следовало читать: «Я и моя сестра», или «Я и Элена». Это было очень странно. Только в заключительных фразах своих показаний Маргарита съехала к своему собственному «я» с некоторым смущением, словно ей было трудно привыкнуть к мысли, что она снова стала собой.
КАРТОЧКА 1
«Маргот и ее сестра Элена происходят из вполне здоровой семьи Эредия. Обе ведут свое происхождение по прямой линии от одного из самых знаменитых федеральных губернаторов Тукумана[86]. Они были воспитаны в страхе Божьем, в любви к отечеству и семейному очагу превыше всего. Только в свете этих ценностей становится понятно, почему произошло то, что произошло.
Маргот вышла замуж первой. Она выбрала молодого образованного военного, родом из Сантьяго[87], и в первые два года супружества жила с ним вполне счастливо. Омрачало их счастье лишь то, что ее супруг, Эрнесто Арансибия, бывший тогда капитаном, не желал иметь детей. Маргот сильно огорчалась, стала подозревать его и кое-что выяснила. Она узнала, что два дяди Эрнесто со стороны матери слабоумные и содержатся в доме для умалишенных. Узнала также, что младший брат Эрнесто, по имени Эдуарде, перенес семи месяцев от роду менингит, возможно сказавшийся впоследствии на его психике. Отсюда она сделала вывод, что Эрнесто не хочет иметь детей из опасения, что они могут родиться неполноценными.
К сожалению, Маргот узнала эти подробности, когда ее сестра Элена уже была помолвлена с Эдуардо Арансибией и до венчания оставалось два месяца. Не зная, как поступить, Маргот спросила совета у матери, с которой всегда была очень близка. Движимая христианской мудростью, мать сказала, что уже поздно делать столь серьезное разоблачение и что не следует вызывать вражду между семьями Эредия и Арансибия. «Не вижу, почему надо помешать Элените, — сказала она, — иметь ту же судьбу, какая выпала Маргот».
Эдуардо в то время тоже был капитаном и был старше своей нареченной на двенадцать лет. Он без труда прошел медицинское освидетельствование в Военном училище, и единственным признаком перенесенного менингита был его неустойчивый, очень вспыльчивый характер, который Элена переносила благодушно. Обоих объединяла пылкая религиозность. Они причащались каждое воскресенье и участвовали в «ангелической милиции», где требовалось весьма строгое соблюдение догматов и всех предписаний Церкви. Маргот опасалась, что ее сестра Элена рано или поздно забеременеет. Это несчастье не замедлило случиться».
КАРТОЧКА 2
«Элена сообщила Эдуардо о своей беременности 10 апреля. Вероятно, под влиянием этой новости у ее супруга в тот же день случились ужасные конвульсии, и мышцы левого глаза на некоторое время остались парализованными. У него диагностировали раздражение твердой мозговой оболочки как следствие перенесенного в детстве менингита.
Хотя Эдуардо от своей болезни оправился довольно скоро, Маргот заметила, что, когда он нервничает, левый глаз у него опять становится неподвижным. И еще Эдуардо стал каким-то отчужденным и молчаливым.
Так мы дошли до конца апреля. У сестры Маргот, которая уже несколько недель страдала приступами рвоты и незначительным недомоганием, произошло сильное кровотечение. Ей рекомендовали полный покой. Мать хотела ухаживать за ней, но Эдуардо воспротивился. Он заявил, что должен принять у себя нескольких офицеров из Службы разведки и разобрать с ними секретные документы, чтобы спрятать их в мансарде. Он казался очень взволнованным, и Элена шестым женским чувством заподозрила неладное. Вопреки своему обычаю Эдуардо в тот вечер не явился к ужину. У Элены усилилось кровотечение, и она безуспешно пыталась позвонить по телефону Маргот и матери, чтобы ее отвезли в больницу. Она не хотела ни минуты оставаться в таком беспомощном состоянии в собственном доме. И как она перепугалась, когда обнаружила, что телефон испорчен. Два или три раза она пыталась подняться, но этому мешала крайняя слабость — она боялась, что случится выкидыш. Наконец между десятью и одиннадцатью часами вечера ей удалось уснуть. Через несколько часов ее разбудили гулкие стуки, доносившиеся из гаража. Она услышала голос мужа и также узнала голос полковника Моори Кёнига. Она несколько раз их позвала и даже начала стучать стулом в пол своей комнаты, но ни один из двоих не обратил на это внимание».
КАРТОЧКА 3
«Потом она услышала, что они приближаются. Они, видимо, несли что-то тяжелое и через каждые два-три шага останавливались. Элена решила выйти. Двигалась она медленно, придерживая живот, чтобы кровь текла не так сильно. Так она добралась до двери. Попробовала ее открыть и с отчаянием, которое нетрудно вообразить, убедилась, что дверь заперта снаружи.
На нее нахлынула страшная слабость. Не зная, что делать, она стала подглядывать в замочную скважину. Сестра Маргот всегда вела себя очень корректно, но тут обстоятельства были чрезвычайные. Она
