В последнее время папа писал не длинные интересные статьи для третьей полосы своей газеты, а только редкие короткие заметки без подписи. Маме каждый день звонили подруги, знакомые, — прощались, давали свои новые адреса. Папа, сидя за пишущей машинкой, прислушивался к этим разговорам, но больше не называл уезжающих дезертирами. Папа писал статью. Статья получалась очень большой, с десятком черно-белых фотографий. Правда, когда в Баку ввели войска и «положение в городе нормализовалось», я подумала, что папа бросит эту статью. Но дядя Вова вдруг сказал:
— Знаешь, Марго, почему я занимаюсь фотографией? Нет, не для того, чтобы деньги загребать… Просто фотография запечатлевает что-то навсегда. И хорошее, и плохое. Запечатлевает и не дает забыть. Если человек помнит о чем-то хорошем, ему обязательно захочется это хорошее сделать снова. А если плохое не забыл, то, значит, никогда его и не повторит.
Папе, наверное, тоже хотелось, чтобы все помнили. Поэтому каждую ночь у нас дома стучала пишущая машинка.
— Ну что, хлюпик, опять сдрейфил? — на перемене Джаваншир навис над сидящим за партой Русланом. — Или мамочка не отпустила?
Джаваншир уже второй месяц придумывал для мальчишек разные испытания. Например, сорвать урок географичке-армянке, исписать ругательствами стенд о дружбе народов, выйти на улицу после начала комендантского часа.
— Я уже сто раз после комендантского часа на улицу выходил. Не бойся! Ты на своей земле живешь. Пусть они, — Джаваншир кивнул на меня с Гришей, — боятся.
— А что будет, если меня патруль застукает? — осторожно спросил Руслан.
— Ничего не будет, Русланчик, — не выдержала я, — посидишь часок в участке, потом родителей вызовут, и домой отпустят. Если бы за такое расстреливали, Джаваншир после 23.00 носу из дому не высунул бы.
Джаваншир побагровел, сжал кулаки и начал орать:
— Гет бурдан[1], эрмяни! Что уставилась? Не понимаешь? По-русски сказать? Или по-армянски?
Он подбежал к нашей парте, схватил мой портфель и начал вытряхивать из него учебники:
— Русский язык — долой! — книжка расправила белые крылья-страницы и полетела на пол. — Французский — туда же. География — долой! Ага, азербайджанский. На вот, учи… Вслух, вслух читай!
Джаваншир вытолкнул из класса Гришу. Подпер стулом дверь, схватил меня за волосы и начал тыкать в страницу учебника:
— Ну?!
Читай, читай!
Я задыхалась. Из носа текла кровь. Но мне никак не удавалось оттолкнуть от себя Джаваншира. Вдруг раздался страшный грохот. Парты полетели в разные стороны, и сквозь пелену слез я разглядела, как Джаваншир, выпустив мои волосы, после чьей-то могучей затрещины летит через весь класс и врезается спиной в противоположную стенку.
— Она же армянка! — сидя на полу, отчаянно орет Джаваншир. — Армянка, понимаешь?! Эрмяни!
А новенький — беженец из Армении — молча дубасил Джаваншира, не давая тому встать на ноги. Потом повернулся к застывшему Руслану и хрипло произнес:
— Они тоже нас так… Папа били, сестра в школу не пускали. «Азеры» называли… А мы что сделали? Ничего мы не сделали. И она тоже ничего не сделал, — новенький молча подошел к моей парте, собрал книжки, засунул в портфель.
— Вставай, пошли домой.
Мы медленно брели по дороге. Я все время останавливалась, всхлипывала, размазывала по щекам слезы, прикладывала к носу большой и не очень свежий платок новенького.
— Тебя как зовут? — спросила я у него.
— Мамед, — широко улыбнулся мой защитник. — А я твой имя знаю. Ты — Марго.
Мамед переложил портфели в другую руку, потянул носом воздух и сказал:
— Тут у вас по-другому пахнет. У нас в Армении не так. У вас бензином, нефтью, рыбой. А у нас в селе абрикосами, виноградом.
Когда мы уже дошли до моего подъезда, Мамед, потупившись, сказал:
— Ты, наверное, скоро уедешь. Я знаю. Нас тоже так… Слушай, а ты армянский язык знаешь? Скажи что-нибудь! Ужасно хочу хоть два слова по-армянски с кем-нибудь сказать. Давай, а?
11
Родители, конечно, не поверили, что я опять подвернула ногу на лестнице, упала и разбила себе нос. Мама вечером позвонила Грише, и тот все ей рассказал. Папа хотел на ночь глядя бежать к Джаванширу и «вытрясти из этого подлеца душу». Но мама встала на пороге и не пустила. Меня рано уложили спать, а утром сказали, что мы уезжаем из Баку.
— Если с Марго что-нибудь случится, я не переживу… — дрожащим голосом говорила мама.
Папа позвонил в Мурманск дяде Вите, попросил найти обмен на Баку.
Родители начали упаковывать вещи.
Дядя Вова принес билеты на послезавтра.
Я стояла у окна, прижавшись лбом к стеклу. Из дома напротив вышел Гриша. Он был один, без мамы. Теперь Раисе Иосифовне больше не нужно провожать Гришу в школу, нервничать. Меня-то, армянки, с ними не будет. Гриша остановился около подъезда. Сейчас он по привычке поднимет голову, чтобы посмотреть на окна моей комнаты. Я быстро спряталась за занавеску. Не хочется мне ни с кем прощаться. Даже с Гришей.
— … Вы действительно летите в Москву и можете захватить мое письмо? — папа ужасно громко всегда говорит по телефону, его слышно даже когда в ванной включен душ. — Сейчас приеду! Третий микрорайон…
Папа бросился к своему письменному столу. Вытащил большой голубой конверт, сунул туда листочки статьи, торопливо отобрал фотографии. Заклеил конверт и надписал: «Москва, в редакцию газеты „Правда“».
— Скоро вернусь, — бросил он маме. — Одна ничего не делай, полежи пока, отдохни.
Мы ждали папу весь день. Сначала мама говорила, что последнее время в городе транспорт ходит просто ужасно. Часами нужно ждать автобуса. Потом начала выглядывать в окно, без толку звонила по записанному папой номеру в третьем микрорайоне. Наконец, не выдержала и набрала номер дяди Вовы.
Так в нашу дверь никто не звонил. Все знали, что мама вздрагивает от резких звуков. Из-за этого папа где-то достал импортный звонок с мелодичной птичьей трелью. Но сейчас даже птичья трель звучала резко и отрывисто. Мама осторожно подошла к двери, заглянула в глазок. Никогда не думала, что в одну секунду можно так побледнеть.
— Марго, — зашептала мама, — иди в комнату. И не в свою, а в нашу с папой. Залезь под кровать. Забейся в самый дальний уголок. Опусти на кровати пониже покрывало. И что бы сейчас ни случилось — слышишь, что бы ни случилось! не выглядывай! Иди, — мама сильно толкнула меня в спину.
В дверь звонили и звонили, а мама без конца набирала по телефону две цифры.
— Господи, — в отчаянии шептала она, — как может быть в милиции занят телефон?
Раздался треск. В прихожей что-то тяжело рухнуло на пол. Паркет заскрипел под тяжелыми шагами.
— Что вам нужно? Я вызвала милицию, уходите! — дрожал мамин голос.
Я не затыкала уши, не опускала покрывало. Слышала, как кричит мама:
— Пожалуйста, уходите! Мы уезжаем, послезавтра нас уже здесь не будет. Умоляю вас, уходите!
