Ваграм Мартиросян. Глупый человек
Кто был автором этих статуй, я не разобрался — в просторной пещере нигде ничего не было указано. Впрочем, одно было точно — стилем он обладал. А стиль заключался в поразительной естественности — человеческие фигуры были в натуральную величину, лица — будто живые, только какие-то испуганные, одежда сработана во всех деталях, вплоть до пуговиц. Мне показалось, что это восковые фигуры, но, дотронувшись до них украдкой, я понял, что они из камня. Несмотря на то что двери были открыты настежь и из зала ожидания любой мог войти, я долгое время оставался один, пока не появилась девушка. Она была не из робких, не прошло и нескольких минут, как она подошла ко мне и сказала, что некоторые лица здесь ей знакомы.
— Кажется, по телеку видела, в «Дежурной части».
— Тут что — изображены одни преступники?
— Да нет, может, это те, которые «вышли из дому и не вернулись», их обычно под конец объявляют.
— Какие-то лица и мне вроде знакомы, только не знаю откуда. А «Дежурную часть» я не смотрю.
— Кстати, ваше лицо мне тоже знакомо.
— Только не говорите, что видели меня в «Дежурной части», пусть даже в объявлениях. Но что правда, то правда: я тоже вышел из дому и не вернулись.
Я заметил это «не вернулись», но исправлять не стал. Ну, ляпнул и ляпнул.
— Да нет же, какая там «Дежурная часть»! Ой! Поняла. Точно… Как же это я сразу не узнала? Вы меня, наверное, не вспомните, но мы встречались. Я была студенткой, мы как-то пришли к вам с подружками, чтобы вы ответили на нашу анкету. Другие ничего, отвечали, а то и клеились, а вы сухо так сказали, что если мы и впредь будем составлять такие бессмысленные вопросы, то нам лучше подыскать себе другую профессию. Девчонки обиделись, а мне вот понравилось, как вы себя повели.
Я смутно припомнил нечто подобное. Приятно встретить в таком месте человека, который тебя знает, да к тому же еще и хвалит. Я пригляделся к ней повнимательней. Лет, наверное, двадцать пять — двадцать шесть. Джинсы и тонкий малиновый свитер с закрытым воротом. Издали она казалась ниже (наверное, из-за широких плеч), но на самом деле была высокой и у нее были широкие скулы. Широко посаженые глаза горели. На цыганку похожа… ну, скажем, на Кармен.
Не знаю, принято ли или, точнее, позволительно ли было обращаться с таким вопросом, но я не выдержал:
— Что вас сюда привело?
— А вас?
Я был почти уверен в таком ответе. Вернее, в том, что она ответит вопросом на вопрос. Большинство девушек так и поступают, даже в ее возрасте. Я перекрестился:
— Проходил мимо, вот и зашел.
Она так расхохоталась, что даже каменные изваяния и те, небось, дрогнули.
— Вы что, за дурочку меня принимаете?
— А что, не могло такого быть? Чтобы попасть сюда, надо, наверное, «иметь веру с горчичное зернышко»… — сказал я, хотя сам не люблю, когда по поводу и без повода цитируют Библию.
— Да если у тебя «вера с горчичное зернышко»… к чему сюда добираться? — ответила она.
Ты погляди-ка, соображает…
Я предложил ей пойти посидеть в зале ожидания.
— Такое впечатление, что эти изваяния так и пялятся на тебя.
Кроме того, я устал стоять, но признаваться в этом почему-то не хотелось, видимо, чтобы она не приписала это моему возрасту, я ведь был старше ее лет этак на пятнадцать.
— Да ну, какая разница — там народ будет пялиться.
— А мы подальше сядем.
Зал ожидания был пещерой поменьше. На высеченных в стенах скамьях сидели по двое, по трое, а на одной так и вовсе человек шесть-семь. Мы расположились на скамье почти напротив входа в выставочный зал, так что перед нами никого не было. Зато были там две огромные стеклянные витрины в человеческий рост, в которых вывесили какие-то иллюстрированные странички, напоминающие стенгазету — с огромными заголовками и крупным шрифтом, впрочем, с нашего места его все равно было не разобрать. Время от времени к витринам подходили люди, читали что-то и отходили.
— Тебя тоже преследовали? — спросил я, переходя на «ты» — ее тон располагал к этому.
Поначалу она меня не поняла, потом помотала головой.
— Ну, а вас, как я поняла, преследовали?
— Я сюда несколько месяцев добирался, чуть ли не год.
— Как это вы умудрились? Да сюда, какой дорогой ни добирайся, от силы два дня пути.
— Я начал шагать с улицы Демирчяна. Потом с Баграмяна свернул на Орбели, потом вышел на Киевян, по Алабяна до Физинститута… Потом по Аштаракскому шоссе…
— Я тоже вышла из Еревана по Аштаракскому шоссе, ясное дело — пешком… Но начала свой путь с третьего участка.
— Я без проблем миновал высотки шестнадцатого квартала, «Арменфильм», не заходя в Аштарак, свернул налево по новому мосту и продолжал шагать, стараясь быть очень внимательным, чтобы не прозевать нужный поворот налево. Вот там-то я и оглянулся и заметил старуху в коричневом, которая шагала по той же стороне, что и я. Она была так скрючена, что лица не было видно. Помню, я тогда еще подумал: у нее, видать, нет денег и бедняге приходится пешком добираться до соседнего села. Была бы она поближе, я, может, ей денег бы предложил, хотя, даже когда дело касается помощи, общение с незнакомцами дается мне с трудом. В общем, прошагал я, наверное, еще минут десять, когда краем глаза заметил, что она все еще идет за мной. Прошло еще минут пятнадцать, расстояние между нами не только не увеличилось, но наоборот — сократилось. Я ускорил шаг. Она не отставала, хоть и казалось, что еле семенит.
— В деревнях знаете сколько здоровых бабок!
— Я перешел на бег, — повысил я голос, начиная раздражаться от того, что она меня перебивает, но, заметив, что люди оборачиваются в нашу сторону, взял себя в руки. — Она становилась все ближе и ближе, будто скользила по земле. Я понял, что она вот-вот настигнет меня. Тогда я обернулся велосипедом. Дорога шла под откос, и я помчался вниз. Оглянулся, а бабка моя обернулась стареньким коричневым «жигуленком». Я стал «нивой». Она — джипом. Я — BMW, она — «мерседесом». Я стал гаишником, попытался ее остановить и оштрафовать за затемненные стекла. Но она и не подумала останавливаться, демонстративно промчалась мимо, потом повернула и на огромной скорости погнала прямо на меня. Я повысился в звании, стал лейтенантом, но она все неслась на меня, я стал капитаном, но и это не помогло. Я обернулся придорожным деревом, она стала зимой девяносто второго — девяносто третьего, и каждый второй прохожий прикидывал в уме, как бы повалить меня ночью — топором или пилой. Я неприметно раскинулся последней весенней травкой — она объявилась с косой в руках и стала меня косить. Я стал зерном, она — курицей. Так остервенело клевала меня, что до сих пор печень болит.
— А вы не пробовали обернуться иголкой? — спросила девушка.
«Начитанная, — отметил я в уме, — сказки уж точно читала».
— Я обернулся иголкой, решив, что она станет ниткой и тогда я брошусь в огонь — пусть обожгусь, зато отделаюсь от нее навсегда. Да и почему только я? Весь мир от нее освобожу. Но она стала наперстком, я наткнулся на него и отупел (ну, не так чтобы совсем). Я стал пальцем и надел его, она стала ладонью. Я — рукой, она — телом, я — мозгом, она — желудком. Я покинул Армению и отправился на остров короля Грейпфрута, в Страну Изобилия, где прямо на улицах растут апельсины и лимоны и где собирают по три урожая картофеля. Но и там не было счастья — остров разделен между двумя враждующими народами, которых не объединил даже референдум. Я отправился в страну короля Гуляша, но Смерть по-прежнему следовала за мной по пятам…
— Да как же она вас за границей-то нашла?
