отовсюду был изгнан с колоссальным треском именно за авантюризм, а также мошенничество, поскольку обоснованно подозревался в воровстве партийных касс (для «борцов за народное счастье» это было отнюдь не редкостью — даже работавшая с Лениным германская разведка и то с горьким сожалением сетовала на безудержное воровство отпускаемых для подрывных целей денег), за что и получил звонкую кликуху «КРАДЕК». Еще более откровенно и обоснованно подозревался в агентурном сотрудничестве с германской и австро-венгерской разведками (в принципе, исходя из менталитета социал-демократии вообще и революционного движения в Европе в частности, это не было чем-то из ряда вон выходящим — беспрецедентно плотная нашпигованность их рядов агентурой разведок и полиций различных стран, а также различных тайных обществ еще со времен К. Маркса была притчей во языцех), открыто, фактически в роли субагента влияния сотрудничал с одним из крупнейших агентов влияния германской разведки того времени — Александром Лазаревичем Гельфанд-Парвусом и его личными двойными агентами — Георгом Скларцем и Карлом Моором. Прекрасно знавший об этом и сам сотрудничавший как с немцами, так и с ними, В. И. Ленин, когда возникала «революционная потребность», брал под защиту «Крадека».
Едва ли не в точном соответствии с вышеприведенным смыслом слова «авантюрист», 12 февраля 1919 г. «Крадек» угодил в берлинскую тюрьму Моабит за прямое участие в очередной авантюре: направленный еще в конце 1918 г. по указанию Ленина в Германию, «Крадек» пытался организовать очередное кровавое бузотерство в этой стране — т. н. «спартаковское восстание», окончившееся, как и следовало ожидать, грандиозным провалом и потоками крови, а лично для него — заключением в кутузку по обвинению как в революционном бандитизме, так и в причастности к убийству Карла Либкнехта и Розы Люксембург.
И на первых порах, до лета 1919 г., Крадек содержался в условиях жесткой изоляции, во всяком случае, все известные источники с особой силой напирают именно на это обстоятельство…
И вот там, в условиях строгой и жесткой изоляции, он якобы и «проявил чудеса политической ловкости», превратив тюремную камеру в «политический салон», в котором принимал чуть ли не всю политическую, экономическую и военную элиту озверевшей от фатального поражения в Первой мировой войне Германии, с представителями которой и обсуждал идею будущего сотрудничества.
И рад бы поверить в этот «гениальный авантюризм», да только вот как же быть с тем, что, будучи упрятанным за решетку за прямое участие в прокоммунистических беспорядках, он, иностранец, гражданин ненавистной к тому времени всей Европе, в т. ч. и Германии, Советской России, еврей по национальности, коммунист, а тогда два этих параметра во всей Европе воспринимались только через знак равенства — еврей=коммунист, и наоборот, коммунист=еврей, — остался жив, хотя те беспорядки, в которых он принимал деятельное участие, подавлялись с такой жестокостью, что один из организаторов этого подавления получил от левых печальное прозвище «кровавая собака Носке»?! Я уж не говорю о том, что демонстрации спартаковцев тогда разгонялись не столько пулеметами, сколько шашками, т. е. попросту рубили людей, как капусту… — свидетельство, надо сказать, очень авторитетного источника: самого Ф. Э. Дзержинского, лично наблюдавшего подобные картины…
Как быть со всем этим, если евреев тогда убивали в первую очередь, если всех еще только заподозренных в прокоммунистических или проспартаковских симпатиях убивали тоже в первую очередь, причем сначала убивали, а уж потом, если оставалось время и, самое главное, желание, то интересовались, кого же все-таки шлепнули?!
Как быть со всем этим, коли он остался жив, хотя взяли его, что называется, с поличным, да еще и по подозрению в таком тяжком преступлении, как убийство, хотя и крайне ненавистных той же «кровавой собаке» Носке Карла Либкнехта и Розы Люксембург, но ведь граждан же Германии?!
При таких обстоятельствах избежать жестокой расправы прямо на месте не сможет даже самый гениальный авантюрист — в этом трагическая особенность массовых беспорядков в период т. н. «революций».
И вот в такой-то ситуации он не только остался жив и здоров, но и еще и проявив «чудеса политической ловкости», превратил свою тюремную камеру строгой изоляции в «политический салон» для обсуждения с высшими представителями германской элиты глобальной идеи — ну право же, при всем искреннем уважении к талантам евреев не следует делать из тех же немцев круглых идиотов!
Потому что для того, чтобы поднять такие серьезные вопросы или хотя бы просто выйти на связь с той же германской элитой, не говоря уже о том, чтобы она еще и выслушала его, «Крадека», с его-то давно сгнившей репутацией и пухлейшим досье в германской полиции, — прежде всего необходимо было каким-то образом вынудить германские власти хотя бы «закрыть глаза» на все его «художества» по части «революционного» бандитизма. Т. е. попросту говоря, ситуация была явно не в его пользу — что бы он ни попытался произнести, реакция была бы однозначной: пытается увильнуть от ответственности, спасает свою шкуру.
Мягко говоря, не самое лучшее начало для серьезнейшего разговора, как, впрочем, и сама тюрьма строгой изоляции также отнюдь не самое идеальное место как для генерирования глобальных идей (ведь не до идеи же было, шкуру спасать надо было!), так и для авторской инициации диалога с элитой государства, за подрыв устоев которого его и упекли в кутузку!
Зато сколь же идеально это место вообще — тюрьма как таковая, со всеми строгостями и высокими стенами, за которыми ничего не видно, что происходит в камере некоего арестанта по кличке «Крадек», и сколь же идеальна даже сама формулировка его упрятывания в кутузку в целях сокрытия от посторонних глаз и ушей самого факта начала особо секретных переговоров по особо важной геополитической проблеме.
Действительно, идеальней и не придумаешь, если, например, исходить из того, что главной целью «революционной командировки» «Крадека», этого «гениального авантюриста с умнейшей и хитрейшей головой в большой политике своего времени», была не столько даже организация убийства Карла Либкнехта и Розы Люксембург во имя удовлетворения «пролетарских амбиций» заделавшегося «мировым вождем» бывшего дворянчика Ульянова-Ленина, сколько организация того же убийства как прямой аванс — прелюдия к будущему серьезному разговору, ради которого он и должен был якобы сесть в тюрьму. Есть все абсолютно серьезные основания рассматривать его комфортабельную «отсидку» как часть очень хитроумного совместного плана германской разведки, наиболее авторитетных и влиятельных представителей тайной дипломатии Германии, некоторых германских тайных обществ и верхушки большевиков.
Потому что незадолго до его командировки в Германию там напрочь и полностью провалилось со своей подрывной «революционной» деятельностью целое советское посольство во главе с давно находившимся под наблюдением психиатров А. А. Иоффе (лично Зигмунд Фрейд пользовал будущего революционера-посла), у которого было все — и люди, и мешки с золотом, с бриллиантами, с валютой, и в изобилии подрывная литература на немецком языке, и явки, и связи в левых кругах, и даже оружие, которое, ничтоже сумняшеся, раздавали прямо в посольстве. И тем не менее еле ноги унесли из Германии.
И что же, «Крадек», выходит, в одиночку должен был делать то, что не смогла сделать целая свора присланных из Москвы и не одну «собаку съевших» на «революционном» бандитизме опытнейших подпольщиков?! Нет, не за этим «Крадека» отправляли в Германию. Цель его командировки в охваченную «революционной смутой» побежденную страну была именно такой, как она указана выше. А что за этим стоит — об этом чуть ниже. Сейчас о генерале Гансе фон Секте.
Личность действительно примечательная, прагматичная, корыстно исповедовавшая главную заповедь не менее корыстного «железного» канцлера Германии — Бисмарка: «На Востоке врага нет!» Странным образом его смерть в конце 1936 г. и особенно его знаменитое завещание крайне резким образом интенсифицировали и сам заговор, тайную подоплеку которого мы расследуем, и действия британской разведки по его «раскрытию», и, соответственного, действия Сталина по ликвидации заговора и т. д.
Но тогда, за семнадцать лет до его смерти, очень трудно представить себе, каким же образом даже его светлейшая голова могла стать той самой, генерирующей глобальную идею «мощностью», особенно если принять во внимание следующие обстоятельства:
во-первых, генерал почти всю Первую мировую войну провел за пределами Германии; тем более ее последний этап, когда заигрывание германского Генштаба и германской военной разведки с большевиками
