частью попавшего ему в руки добра. Добрая воля и Ранульф — это все равно что союз сатаны и Господа нашего. Прости, Боже, мои кощунственные слова. Наверное, что-то случилось с Кларингой или… О Боже! Я даже боюсь помыслить об этом.
Спокойные мечтательные голубые глаза Хруотланда потемнели и напоминали сейчас предгрозовое небо, в котором метались огоньки-зарницы беспокойства.
— Карл, я прошу тебя, помоги. Здесь что-то не так. Проклятый аквитанец что-то задумал.
Карл, довольный, что дело Хруотланда разрешилось на удивление просто, отмахнулся, сказав:
— Да ничего не будет с твоей бабой, вот увидишь. Ранульф, узнав, что ты под моей защитой, просто решил не связываться. А если тебя волнует судьба Двельфовой дочки, то и спроси его сам. Ты имеешь на это право.
Поняв, что больше он от Карла ничего не добьется, Хруотланд вышел вперед и поднял руку в знак того, что хочет говорить.
— Знает ли барон Ранульф, что перед смертью Двельф дал согласие на мой брак с Кларингой? И я спрашиваю, почему в таком случае она помещена в монастырь против ее воли?
Вопрос явно не понравился Ранульфу. Он уже был готов вспылить, но, встретившись взглядом с Ганелоном, стоявшим среди других друзей Карла, сдержался.
— Если Хруотланд поклянется в сказанном…
— Клянусь в том Господом нашим Иисусом Христом, — перебил его Хруотланд.
— …то я не вижу препятствий к тому, чтобы этот брак состоялся, — закончил фразу Ранульф. — Во всяком случае, Хруотланд может хоть сейчас отправляться в Ле-Ман и забрать дочку Двельфа из монастыря. Она пребывает там по решению епископа Герена и графа Фордуора. Кларинга еще молода и нуждается в опеке, и досточтимые сеньоры, разумеется с моего согласия, сочли, что так будет лучше.
Змеиная улыбка тронула губы Ганелона, когда он, напряженно вслушиваясь в речь барона, всмотрелся в его глаза. Смешавшись, в них горели насмешка и… торжество.
После такого ответа нетрудно было предугадать решение сейма. Бертрада поддержала барона, и Карл, согласившись, отложил решение вопроса на год.
Ранульф удалялся с гордо поднятой головой, провожаемый хоть и редкими, но одобрительными криками. Впрочем, большинство владетельных сеньоров так и остались в недоумении от происшедшего и, поворачиваясь друг к другу, крутили пальцами у висков.
Случившееся настолько ошарашило других спорщиков, что большую часть вопросов удалось решить уже к концу дня.
Сейм заканчивался вполне мирно, и никто из присутствующих не мог предполагать, что уже через два года эфемерный мир развалится, треснет, как пустой бочонок под ударом кузнечного молота, и франки будут ввергнуты в многолетнюю череду войн и полностью оправдают поговорку: «Имей франка другом, но не имей соседом».
2
Карл вернулся в Дюрен, а оставшаяся в Вормсе Бертрада собиралась в дорогу. Официально она ехала к королю лангобардов Дезидерию, сватать его младшую дочь за Карла. О действительных ее намерениях знал только Эгельхарт, но помалкивал.
Королеве-матери казалось, что она нашла прекрасное решение всех вопросов. Союз четырех правителей Западной Европы: блистательного Тассилона Баварского, ломбардского короля Дезидерия, а главное, примирение двух правителей франков, двух братьев Карла и Карломана, одновременно всех вместе объединенных кровными узами, радушием, взаимными договорами и вдохновляемых одной королевой Бертрадой, — вот что являлось основной целью ее поездки.
Карл не являлся к этому препятствием.
После жарких споров и пререканий с матерью он, как обычно, уступил и на предложение о брачном союзе с принцессой Ломбардии — молоденькой девицей королевской крови — ответил согласием.
Это решение, несмотря на видимое внешнее сопротивление Бертраде, далось ему без особого труда. Очевидно, тот предшествующий более полугода назад разговор сыграл свою роль. Внутренне Карл был готов к расставанию с Химильтрудой, тем более что за этот срок у него появилось несколько новых пассий и в Колонии Агриппине, и в окрестностях Прюма, и в самом Дюрене.
Он только оговорил с Бертрадой, что маленький Пипин-горбун останется с ним. Королева-мать по некотором размышлении согласилась с этим, решив, что, находясь под рукой, растущий Пипиненок будет представлять меньшую угрозу государству, нежели живя с матерью в отдаленном монастыре.
Правда, в конце разговора раздосадованный собственной уступчивостью Карл рявкнул:
— Если эта ломбардская жеманница все же окажется уродиной, я отправлю ее к отцу пешком. Так и знай, мама. Пешком через Альпы.
О том, что вместе с этим браком королева-мать фактически предлагала новую политику, которая шла вразрез со всем тем, что делал Пипин, Бертрада предпочла умолчать.
Впрочем, мотивы поступков королевы были очевидны: предотвратить конфликт между сыновьями, а следовательно, между франками. Упрямый Карл не мог простить Карломану случай с Аквитанией, в глубине души считая, что его братец приложил руку к восстанию Гунольда, а также то, что по решению отца лучшие земли достались Карломану.
Инстинктивно Бертрада понимала: случись война, неуклюжий, прямолинейный Карл победит утонченного братца, хоть и ловкого интригана. В то же время культурная супруга могла бы образумить неотесанного короля франков.
Отъезду Бертрады предшествовал другой — отъезд Химильтруды в монастырь.
Согласившийся на это Карл мог предполагать, но никак не ожидал, сколь тяжело произойдет расставание. Химильтруда валялась в ногах и то умоляла и кричала о своей любви к нему, то проклинала Карла, а узнав, что сына Карл оставляет у себя, просто обезумела.
— Ты не любишь его! — кричала она. — Ты не можешь его любить, если лишаешь матери. Зачем он тебе?
Сердце Карла бешено колотилось, внутренне он готов был на все: зацеловать Химильтруду до смерти, затащить в постель — так мучительно, до боли ему сейчас хотелось ее тела; убить, лишь бы она перестала надрывать ему душу своими криками.
Окаменевший, с отсутствующим взором, плохо слушающимися губами, Карл только и смог сказать:
— Все решено. Сын останется у меня. Он может в будущем представлять угрозу королевству, если не будет при мне.
— Карл, взгляни на него! Неужели этот несчастный ребенок представляет для тебя угрозу?! Оставь мне сына, и я уйду куда прикажешь! Ты лишаешь его матери, и он не будет тебя любить! Он не принесет тебе счастья, Карл, и станет проклинать тебя всю жизнь! Так же, как и я, Карл! Так же, как и я! Проклинать и ненавидеть тебя! Ненавидеть! Оставь мне сына!
Карл больше не мог выдерживать этой душераздирающей сцены и взмахнул рукой. Двое левдов потащили рыдающую и упирающуюся Химильтруду в повозку, в которой ей предстояло проделать свое последнее путешествие.
Стоя на ступенях королевской виллы, полуотвернувшись, Карл косил взглядом за отъезжающей процессией. Все было кончено. Химильтруда уходила навсегда. И хотя повозка отъехала недалеко, была еще здесь, рядом, тяжелые створки монастырских ворот уже смыкались, отрезая, отсекая от него Химильтруду. Неожиданно мелькнула старая, уже было забытая мысль: «Нет возврата», и на сердце у него стало холодно, тихо, словно там поселилась пустота.
А в дальней комнате виллы сотрясалось от плача маленькое, с горбиком на спине, тельце. Время от времени мальчик переставал плакать и, утыкаясь в раскиданные на полу шкуры, звал:
— Мама! Мама!
