впоследствии и мама не захотела поверить мне и неоправданно гордилась своей «героической» дочкой. Я долго мучилась этой неправдой, но постепенно роковой день вместе с моим «подвигом» ушел в прошлое для всех, кроме меня. Этот день не забывается из-за боли в позвоночнике, которая преследует меня почти всю жизнь, то затихая, то усиливаясь и воскрешая в уставшей памяти больную, навязчивую фразу контуженного малыша: «А-дайте-а-Алику-а-корочку-а-хлеба…» И становится горько и тревожно.
НА КРАЮ ЖИЗНИ
_______________________________________________
МАРИК И САША АЛЬТШУЛЛЕРЫ
зима 1942
Двухлетний Марик был так мал и тщедушен, что казался грудным ребенком. Мальчик был крайне истощен, но не лежал спокойно, как другие ослабевшие дети, а все время плакал или жалобно стонал. Наверно, у него что-то болело, но он не мог объяснить, что именно. Ни воспитательница, ни дети не могли успокоить мальчика. Другой наш малыш, Алик Нестеров, сползал со своей кровати, шатаясь, подходил к нему и спрашивал: «Марик, что ты плачешь, у тебя что-нибудь болит?» Марик не отвечал. Алик сокрушенно разводил руками и тихо возвращался к своей кровати. Мальчик продолжал плакать. Казалось, уж и слез-то у него не было, а он все всхлипывал и всхлипывал.
В конце концов кто-нибудь из детей не выдерживал, вставал с кровати, что было почти подвигом, и брел за старшим братом Марика Сашей. Саша тотчас приходил, с трудом держась на очень длинных ногах- ходулях. Опираясь на спинки кроватей, пробирался к Марику, садился на кровать и, смущенно озираясь, снимал свитер. Расстегивал рубашку, обнажая огромные, страшно торчащие кадык, ключицы и ребра, брал Марика на руки и бережно прижимал его голову к своей груди, приговаривая: «Не плачь, Марик. Скоро придет наша мама. Вот я тебе песенку спою». Но петь ему не приходилось: малыш чмокал губами, разыскивая мамин сосок, и засыпал. Саша осторожно укладывал брата, подтыкал одеяло, одевался и, еле переступая ногами, отправлялся в обратный путь в спальную комнату, где жили «почти взрослые» мальчики.
Наступала тишина — до пробуждения Марика. И все повторялось сначала. Безутешный, хватающий душу плач, тихие уговоры Алика, чей-то «подвиг», появление Саши и забытье Марика до следующего пробуждения. Так продолжалось много дней, пока Саше не разрешили взять братика в свою комнату. Плакать Марик перестал, но никто так и не увидел, как он улыбается. Разве что после войны…
НА КРАЮ ЖИЗНИ
_______________________________________________
АЛЕКСАНДР БАЙКЕЕВ
лето 1942
Саша пришел в детский дом на костылях. У него не было ноги. Он не хотел рассказывать, как это случилось, мы поняли и не расспрашивали. Кто-то сказал, что Саша попал под развалины разрушенного дома, спасая ребенка, кто-то настаивал, что его ранило на передовой, куда он самовольно проник, скрыв свой подростковый возраст. Ему было лет тринадцать-четырнадцать. Так или иначе, но мы считали Сашу настоящим героем и гордились им. Он не только не плакал и не жаловался, но старался подбодрить унылых «дистрофиков», рассказывая всякие забавные истории и волшебные сказки. А ведь ему было больно, культя не могла не болеть, но мальчик терпел и даже улыбался малышам, и они переставали хныкать. Хныкать рядом с Сашей было неприлично. Сам того не сознавая, он стал душой нашего общества и по силе своего влияния превзошел наших педагогов. Повсюду слышалось: «Саша велел…», «Саша сказал …» И говорил-то он негромким, спокойным голосом, а слушались его безоговорочно.
