вакцинальных препаратов перед внедрением их в клинику. Мнение профессора Алымова о причине отсутствия эпидемий в осажденном Ленинграде дорогого стоит.
Убеждена, что для блокадников старшего поколения христианство было поддержкой и опорой в тяжелых испытаниях. Для моих сверстников, не получивших религиозного воспитания в детстве, чудо нашего выживания со временем стало основанием для веры в Бога и приобщения к христианству, человеколюбивые принципы которого помогли нам выжить в блокадное лихолетье.
Потребность помогать ближнему выросла из горького блокадного опыта. Без взаимопомощи блокадники не смогли бы выжить. С годами мы осознали, что усвоенный нами спасительный принцип взаимной поддержки удивительным образом совпадает с христианской заповедью — и это не случайное совпадение.
Многие жители осажденного города продолжали работать до последних сил, а потом до самых последних… Люди, патрулировавшие промерзшие дома в поисках осиротевших детей, по утрам, колоссальным усилием воли превозмогая голод и слабость, заставляли себя встать с кровати и шли за хлебным пайком для обессилевших, истощенных голодом детей и стариков. С неимоверным трудом преодолевая желание лечь и больше не вставать, они шли на свою ежедневную непосильную, но крайне необходимую работу, от которой зависела жизнь сотен тысяч людей…
Мы пережили тяжкие муки голода и стужи, ожидания насильственной смерти от бомбы или снаряда, потерю родных и близких, страх за судьбу Ленинграда и страны. Мы находились на самом краю жизни и смерти, в пограничном состоянии, определяемом как «жизнь на минимальном пределе» [34].
И все-таки мы выжили, мы смогли выжить. Должно быть, наше спасение так и останется Чудом, противоречащим закономерностям науки.
В спасении более 600 тысяч блокадников решающее значение имели человеческие достоинства ленинградцев: чувство долга, чести и сострадания, способность к жертвенному подвигу во имя жизни родных, близких и даже малознакомых людей, остро нуждающихся в помощи.
Своим выживанием Ленинград обязан защитникам города, властным структурам, поддерживавшим жизнь на том критическом уровне, который при прочих равных условиях позволил продержаться сотням тысяч блокадников. Беспримерный подвиг в истории осажденных городов совершили работники медицинских учреждений по спасению умирающих от голода и холода в стационарах. Тем не менее в условиях поголовной алиментарной дистрофии и отсутствия элементарных коммунальных услуг этой помощи явно недостаточно для объяснения возможности нашего выживания. Далеко не все ленинградцы попадали в стационары, где их обогревали, вводили остро дефицитную глюкозу (в дозе, явно недостаточной для устойчивого выживания) и как-то подкармливали из скудных источников.
Блокадники моего поколения никогда не смогут забыть страдания, пережитые в детстве и юности. Мы не должны предать их забвению, это не предусмотрено законами биологической и социальной памяти. Забыть блокаду не позволит память о погибших мучениках, о страдальцах, преждевременно ушедших из жизни в связи с блокадными недугами.
Память о блокаде ледяной глыбой застыла во многих из нас. И тем не менее блокадные муки, вернее, люди, помогавшие выжить, оставили добрый след в нашей памяти. Они научили нас ценить жизнь и сострадать горю ближних и дальних. Они научили нас относиться друг к другу по-христиански.
Видимо, неосознанным христианским началом, окрепшим в блокадных страданиях, объясняется и наша терпимость к поверженному врагу. Даже сразу после войны мы не испытывали испепеляющей ненависти к немецкому народу и смотрели на пленных немцев со странным для блокадников сочувствием. Первая колонна пленных немцев прошла по Ленинграду после снятия блокады. Это были несчастные, изможденные люди. Какая-то женщина дала молодому солдату, почти мальчишке, кусочек хлеба. Ее никто не осудил: понимали, что не все немцы — фашисты.
Бывшие ученицы 17-й средней женской школы (19-я линия Васильевского острова) помнят неожиданное чувство сострадания к пленным солдатам, старикам и мальчишкам из гитлерюгенда последнего призыва, разбиравшим развалины разбомбленного дома. Это было зимой сорок шестого года. Исхудавшие люди, в жалких лохмотьях вместо одежды. Обмороженные носы, уши, пальцы. Голодный, потухший взгляд. Нет, они не просили, но молча молили глазами дать хоть что-нибудь поесть. В первый послевоенный год мы жили впроголодь, но они были голоднее нас. И как-то само собой получилось, что мы стали подкармливать их корочкой от скудного завтрака, невольно выбирая самых старых и юных. Пленные жадно проглатывали еду и без конца повторяли: «Danke schon, danke schon», поспешно добавляя: «Гитлер капут, Гитлер капут». И, ища сочувствия детей, которых едва не удушили блокадой, показывали фотографии своих мам, отцов или детей…
Да, мы ненавидим фашизм за наше мученичество в детские годы, но немцев как нацию мы возненавидеть не смогли. Мы не испытывали мстительного зла за украденное детство и искалеченную жизнь. Чувство ненависти к поверженному врагу миновало нас. Но должна признаться, что простить злодеяния фашистов мы никогда не сможем — не сможем во имя будущего.
Новые поколения забывают историю или даже искажают прошлое в угоду корысти, вопреки заповедям христианства. Поэтому нам остается уповать и надеяться на Господа.
С этой выстраданной молитвой мы и живем.
[32] Блокада рассекреченная. — СПб.: «Бояныч». 1995. — С. 151—152.
Пиратов В. И. Основные этапы величественно-драматической битвы за Ленинград (1941—1944) // Величие битвы за Ленинград. 1941—1945.— СПб.: «Теса». 2004. — 216 с.
[33] Адамович А., Гранин Д. Блокадная книга.— М.: «Советский писатель». 1982. — С. 29—30.
[34] Черноруцкий М. В. Алиментарная дистрофия. Исходы и прогнозы // Алиментарная дистрофия в блокированном Ленинграде / Под ред. М. В. Черноруцкого. — Л.: «Медгиз». Ленинградское отд. 1947. — С. 193—203, 363—367.
Мученики ленинградской блокады
