Он вынул из коробочки Золотую Звезду на красной муаровой ленточке и прикрепил её к костюму Волгина тем же жестом, каким сделал это давно умерший полководец на поле Великой Отечественной войны.
И так подействовал на Волгина вид хорошо знакомой звезды, каким-то чудом сохранившейся в течение веков, что он как-то сразу совсем успокоился.
— Идём! — сказал он. — Войдём в новый для меня мир.
— Постарайся полюбить его, — сказал Люций.
— Я его уже люблю. Это тот мир, к которому мы стремились, за который боролись и умирали.
Скрытая в стене дверь раздвинулась.
Сразу за ней стоял Ио, протягивая обе руки навстречу Волгину.
— От всей Земли, — сказал он, — приветствую ваш приход к нам.
— Спасибо! — ответил Волгин, обнимая старого учёного. — Спасибо за всё, что вы для меня сделали.
Переход через зал, наполненный машинами и аппаратами, установленными только для того, чтобы вернуть ему жизнь и здоровье, прошёл для Волгина незамеченным. Он ничего не видел. С непреодолимой силой его влекло вперёд — выйти из-под крыши на простор мира.
И вот беззвучно раздвинулась другая дверь.
Горячей синевой резануло по глазам воскресшего человека.
Впервые после перерыва в тысячу девятьсот лет Волгин увидел небо и сверкавший на нём диск Солнца.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
СОВРЕМЕННИКИ
Глава первая
1
Земля меняет своё лицо. Море — никогда!
Оно оставалось таким же, каким было во все эпохи и времена. Неизменное, оно присутствовало при всей истории человечества, населявшего его берега. Оно видело плоские галеры финикийцев, сменившиеся затем галерами греков. Оно оставалось таким же во все века владычества Рима, видело мавританскую культуру и крестовые походы. Оно присутствовало при падении Византийской империи, качало на своей могучей груди победоносные турецкие корабли и равнодушно поглощало их в сражении при Лепанто. Оно видело Абукирский и Трафальгарский бой, похоронив в тёмной глубине и французские, и английские корабли. Стальные громады броненосцев двадцатого века исчезали в волнах с такой же лёгкостью, как и деревянные корабли римлян. Из года в год, долгие века, море собирало богатую дань с человечества — дань кораблями, людьми, кровью…
Но жизнь шла вперёд, и человек победил стихию. Прекратилась дань кровью. Всё реже и реже доставались морю и люди. Исполинские лайнеры смеялись над яростью волн.
В третьем веке коммунистической эры люди окончательно покинули море. Безграничная и свободная стихия воздуха стала их единственным путём сообщения.
И полторы тысячи лет море пустынно. Изредка появляются на его поверхности изящные яхты любителей морских прогулок или какой-нибудь арелет, повинуясь капризу сидящего в нём человека, опустится на воду и скользит по ней, напоминая своим видом грозное оружие прошлого — торпеду.
Исчезли огромные корабли, забылась морская профессия само слово «моряк» стало незнакомо людям.
Но море оставалось всё тем же…
Неумолчно шумит извечный прибой. Одна за другой приближаются к берегу сине-зелёные волны, становятся выше, одеваются гребнем белой пены и, с замирающим гулом обрушившись на прибрежную гальку откатываются обратно, уступая место следующим.
Волна за волной!
Годы, века, тысячелетия!
«Так было, есть и будет», — подумал Волгин.
Он сидел в чём-то вроде шезлонга на обширной террасе, увитой зеленью дикого винограда, и, опустив на колени книгу, задумчиво следил за неустанной игрой прибоя. Прибой был такой же, как и в двадцатом веке. Только он, да ещё небо над головой оставались прежними. Всё остальное изменилось.
Дом и терраса выстроены не из дерева и не из камня. Мебель и все предметы домашнего обихода сохранили только назначение, но не форму. Растительность, росшая в саду, вокруг дома, какая-то иная — крупнее и выглядит более сочной. Книга, которую он читает, по внешнему виду такая же, как книги его юности, но написана в несуществовавшем раньше языке.
Всё изменилось, всё стало другим за те тысячу девятьсот лет, которые он пролежал в своей могиле. Всё похоже на прежнее, но всё глубоко иное.
Волгин часами смотрел на водную равнину, уносясь мыслями в далёкое, а для него такое близкое, прошлое. Возникали перед ним образы давно умерших близких, появлялись города и сёла, дороги и мосты, поезда и пароходы, вся многообразная техника родного века, пусть примитивная и убогая с современной точки зрения, но милая и дорогая сердцу. Незаметно Волгиным овладевало грустное настроение, но он старался не поддаваться ему. Так и сегодня, почувствовав смутную тоску, он отвернулся от моря и вновь взялся за книгу.
Он читал историю техники. Талантливо написанная книга была предназначена для детей, и Волгин, никогда не имевший больших знаний по технике даже своего века, выбрал её, так как не без оснований считал, что не справится с более серьёзным сочинением. Произведение неизвестного автора — в заголовке не стояло никакого имени — в популярной форме описывало технические средства, которыми пользовались люди начиная с пятнадцатого века христианской эры и до настоящего времени.
С особым интересом Волгин прочёл описание техники двадцатого века, внимательно следя за критическими замечаниями автора. Они были просты и легко понятны, становилось даже странным, что всё это не пришло в голову инженерам и учёным его века. Но Волгин понимал, что само собой разумеющееся в тридцать девятом веке не могло быть известно в двадцатом.
«Но ведь я же понимаю…», — думал он всё же.
Двадцать первый век не доставил Волгину особых трудностей, но дальше дело пошло хуже. Наука и техника развивались стремительно. Чем дальше читал Волгин, тем больше крепло в нём убеждение, что даже детская книга слишком трудна для него. И это происходило не по вине автора, а только потому, что у Волгина не было знаний по самым основам излагаемого предмета.
«Как жаль, — думал он, — что я юрист, а не инженер! Видимо придётся взяться за учебники начальной школы».
В языке Волгин не испытывал никаких затруднений. За четыре месяца пребывания в доме Мунция на берегу Средиземного моря он изучил современный язык так, что мог свободно говорить и читать на нём. Основу этого языка составлял русский. Грамматика его была проста и логична. Хорошо зная немецкий и французский языки, Волгин легко и быстро перешёл на современный, чем вызвал искреннее удивление своего учителя Мунция.
