Учуявшие дым хозяева выскочили на двор — хутор полыхал десятком огромных костров. Жалобно мычали коровы, человеческими голосами плакали овцы, бешено визжали кони… И никаких шансов на спасение.
Старый финн прошаркал на середину двора, босые ноги остановились посреди успевшей образоваться лужи. Накопленное тяжким трудом добро улетало к небу веселыми яркими искрами. Финн ненавидяще уставился на восток — туда, где лежали земли проклятых московитов. Иссохший старческий кулачок бессильно прогрозил невидимому врагу.
Рядом с патриархом, испуганно озираясь, вырос щуплый парнишка лет тринадцати. В худенькой ручонке мелко дрожал puukko. Разгоревшийся пожар отражался в полированном лезвии, на снегу нервно плясали оранжевые блики.
За спинами последних защитников подвывая топтались женщины — простоволосые, в накинутых на ночные рубахи кожушках, за подолы рубах цеплялась соломенноголовая ребятня…
Притаившийся у дальнего амбара Шабанов сплюнул и опустил самострел.
— Живите уж… — буркнул он.
Зарево пожара Весайнен не спутал бы ни с чем другим точно так же пылало там, где проходил его отряд. И не надо объяснять, что горит, и кто поджигатель.
Позади, на единственных оставшихся в отряде санях, подвывал дружинник с раздробленной медвежьим капканом ступней.
«Росомаха… — мысленно прорычал Весайнен. — Проклятая росомаха!»
Негромко скрипнул наст. Сбоку надвинулась грузная фигура десятника Яри Хакконена.
Бешенство хлынуло проторенной дорогой — кулак Весайнена с размаху врезался в челюсть Хакконнена, хрустнула кость. Детину подбросило в воздух, отнесло на пару метров.
Десятник пошевелил челюстью, на снег полетели выбитые зубы. Весайнен презрительно плюнул в окровавленное лицо.
Пекка, забыв о десятнике, уставился вдаль. Бороду встопорщила хищная усмешка, блеснули зубы — в сполохах далекого зарева они казались оранжево—красными… отведавшими хлещущей из вражеской глотки крови.
Хакконен завозился, поднимаясь на ноги. Его шатало, глаза норовили съехаться к переносице. Пекка ощерился, потянул из ножен меч. Напуганный десятник отшатнулся, запутался в лыжах… Весайнен его попросту не заметил.
В несколько прыжков обезумевший каянец подскочил к оставимся в живых пленникам, из широко разверстого рта вырвался звериный вопль, меч со змеиным шипом рассекал воздух.
— Хей, monker, хочешь сфопота? — выкрикнул Пекка на ломаном русском, обрушив сверкающее железо на плечо вставшего перед ним инока.
Плоть расступилась, в разрубе сахарно белели кости… Инок хотел перекреститься… брызжущий кровью обрубок руки нелепо дернулся… инок покачнулся и упал ничком.
— Ратуйтесь, секотня всем сфопота! — проорал Весайнен.
С головы до ног облитый дымящейся на морозе кровью каянец походил на вырвавшегося из адского пламени демона…
И возвысился тогда голос монаха, средь выживших по постригу старшего: «Молитесь, братие, готовьтесь принять венец мученический!» И приняли монахи смерть безропотно, до конца обет послушания и смирения пред волей Божией исполнив…
Искаженное безумным оскалом лицо Весайнена запрокинулось, меч призывно взметнулся над головой… Пекка захохотал. Окровавленный клинок пылал в ночи багровым адским огнем.
Не прошло и минуты, как смех резко оборвался. Весайнен сгорбился, разъяренным зверем шагнул к испуганно сгрудившимся у саней ватажникам.
Сергей не мог поверить глазам — после стольких дней тщетной охоты, после утраты последней надежды, когда казалось, проклятый Весайнен так и уйдет безнаказанным… увидеть его посреди леса? Одного, без десятка непременных охранников?! Может, снова мерещится — как третьего дня, когда под обледенелой скалой вход в кабак увидел. И кабатчика с миской пельменей в руках… Ведь знал же, что в царевых кабаках закуси не подают, а как ломанулся! Едва лоб о принятый за кабатчика разлапистый пень не расшиб.
Шабанов потряс головой, потер воспаленные от долгой бессонницы глаза… «Ни хрена… топает, мечом размахивает, орет что-то… нет, не разобрать… или все-таки морок? Как бы еще проверить?»
Сергей обнажил запястье, от души прикусил кожу…
«Ух, мать-перемать! Больно же! — вопль едва не вырвался из груди. — Не сплю… выходит… и впрямь Пекка!»
Застилавший разум туман усталости моментально рассеялся. Мир стал кристально ясным, полярная ночь — прозрачными осенними сумерками. Мысли неслись холодные и острые, как самострельные болты.
«Почему он один? Почему ломит по лесу одуревшим кабаном? Сошел с ума? Ищет смерти?»
Сергей поднял самострел, прицелился…
«Самострел добрый — низкий поклон воеводе Загрязскому. На сто шагов болтом любую кольчугу, как бумагу… Ну давай, давай, подходи…»
Весайнен метался от дерева к дереву, колотил мечом по стволам — аж щепки летели, — брызгал слюной, орал угрозы на шепелявом русском…
«…тронулся умом человек — тренькнуло что—то в голове, и пошел с елками воевать… странно однако, что выцелить не получается — то за дерево нырнет, то за камнем спрячется… Так и хочется выйти,
