Центральном архиве нет». И жив он или нет — неизвестно.
…И вот я в Бресте, брожу по развалинам крепости, хожу по музею, рассматриваю реликвии, которые там хранятся.
Удивительный это музей! Он занимает едва ли не единственное уцелевшее здание в крепости, за толстыми стенами которого держали оборону бойцы и командиры бессмертного гарнизона. Теперь здесь во множестве комнат первого и второго этажей выставлены экспонаты. С утра и до вечера идут и идут люди. С утра и до вечера звучат рассказы экскурсоводов и научных сотрудников. Здесь не бывает сонной музейной тишины. Музей этот — и летописец, и пропагандист, и боец. Это музей-воин.
Но есть в нем одна заветная комната за железной дверью, куда имеют доступ только сотрудники музея. Здесь тишина. В шкафах и на полках хранятся фонды: воспоминания участников обороны Брестской крепости, различные документы, редкие книги, фотографии.
Приходя каждое утро в музей, с разрешения его начальника я проходил в эту комнату за железной дверью, брал с полки папки и садился за стол у окна, заделанного железной решеткой. За окном звучали голоса, а я перелистывал страницы в папках одну за другой. Не найдется ли в них что-нибудь о младшем лейтенанте Василии Горбунове и его бойцах?
И вот на пятый или шестой день чтения пожелтевших страниц, когда уже почти пропали все надежды, натыкаюсь на папку с воспоминаниями А. П. Сергеева, и в них — имя Горбунова. Да, да, Горбунова Василия Николаевича! Того самого! Наконец-то!
Младший лейтенант Сергеев до войны служил начальником физподготовки Брестского погранотряда и был хорошо знаком с Горбуновым. Они даже дружили. Но войну один встретил в Бресте, а второй в Новоселках, и они потеряли друг друга.
Читаю довольно пухлую рукопись, напечатанную через один интервал. Чрезвычайно интересную. Автор ее подробно и обстоятельно описал всю свою военную службу — от первого дня до участия в наступлении на Сталинград.
В этой рукописи и наткнулся я на упоминание о подвиге младшего лейтенанта Василия Горбунова. Аркадий Петрович описал его со слов очевидцев сразу же после выхода из окружения, где-то под Гомелем. Описал с некоторыми интересными подробностями, с фамилиями его соратников. Давняя, почти неизвестная история стала обрастать именами и фактами. Казалось бы, все хорошо… Одна беда: Аркадий Петрович не знал ни имени, ни дальнейшей судьбы человека, который переплыл через Буг и предупредил нас о войне. Ему ничего не было известно и о послевоенной судьбе Горбунова и оставшихся в живых пограничников. Где они? Что с ними?
Пришлось приняться за розыски.
Еще в Бресте я взял адреса всех оставшихся в живых и известных музею участников первых боев на границе и всем им разослал письма. Просил сообщить, не помнят ли они начальника заставы Горбунова? Что с ним сейчас? И пусть каждый опишет до мельчайших подробностей последние недели, дни и даже часы перед роковым началом.
Одним из первых откликнулся на мою просьбу бывший политработник Брестского погранотряда Иван Константинович Иванов, проживающий сейчас в Ленинграде.
«Спасибо за то, что вы взялись за эту тему, — писал он. — Правда, порою тяжело возвращаться к тому, что было пережито, что долгое время было только твоими мыслями, но пора уже сказать людям всю правду о начале войны, и в этом вы найдете поддержку не только у меня, но и у моих друзей, в том числе у Горбунова Василия Николаевича, который — жив и находится в городе Ярославле».
Жив! В Ярославле! Но то ли по забывчивости, то ли от волнения Иванов не указал ни улицы, ни дома, в котором живет Горбунов.
И снова пишу в Ленинград: адрес, точный адрес!
Наконец адрес получен. И уже к самому Горбунову летит заветное письмо.
Пока тянутся томительные и тревожные дни ожидания, получаю все новые и новые письма.
Но вот пришел, наконец, ответ и от самого Горбунова. Небольшое письмо, очень взволнованное. Вечером 22 июня он был ранен в руку и ногу, и оставшиеся в живых пограничники перетащили его в лес. Потом отступали, выходили из окружения. Как только зажили раны, он снова встал в строй. Принимал участие в великом сражении на берегах Волги, во взятии Одессы, в штурме Измаила. Затем с боями прошел всю Румынию, Болгарию, Югославию, Венгрию и Австрию. День Победы встретил в югославском городе Загребе. Потом некоторое время служил в Берлине. Служил в армии еще долгих десять лет. Уже его боевые товарищи давно вернулись домой, уже пошли в школу их дети, родившиеся после войны, а Горбунов продолжал выполнять свой воинский долг.
А сейчас, уволившись в запас в звании капитана, живет на окраине Ярославля на самом берегу Волги. У них с женой два сына: Олег служит в армии на территории Восточной Германии, Борис учится в школе. Жена Маша, теперь уже Мария Ивановна, заведует детским садом.
В апреле шестьдесят третьего года мы, наконец, встретились. Это был мужчина невысокого роста, узкоплечий, даже хрупкий на вид, с немодно повязанным галстуком, в широких брюках, какие теперь уже давно не носят…
Я жадно всматривался в лицо Василия Николаевича, вслушивался в его речь, приглядывался к манере держаться. Передо мной был человек внешне ничем не примечательный: глубоко запавшие глаза, широкий нос, множество глубоких морщин на лбу. Ему сорок шесть лет, и на висках уже серебрится седина. Многое пришлось пережить на своем веку этому сдержанному, скупому на слова человеку.
Часами бродили мы с ним в подмосковном весеннем лесу, и я все выспрашивал у него о Новоселках, о первом бое, о пограничниках, которыми он командовал. Горбунов рассказывал ровным глуховатым голосом, окая по-вологодски. Он оказался человеком прямым, даже резким: что было, то было, а чего не было, того не было, и нечего фантазировать! И лучше всего нам съездить бы в те места, где все это происходило…
В октябре того же года мы приехали в Польшу. Из Новоселок — прямо в Старый Бубель. Без виз, без пограничных паспортов, хотя и законно, по всем правилам так называемого упрощенного перехода государственной границы со служебными целями.
В назначенное время и в назначенном месте наша машина подъехала к Бугу. И в это же время к противоположному берегу подъехала машина с офицером польской пограничной охраны. Она въехала на паром, паром отвалил и медленно поплыл к нашему берегу. Он пересекал реку недалеко от того самого места, где двадцать два года назад переплывал ее Павел Калистратович Дудко. А мы стояли на том самом берегу, по которому шли тогда политрук Горбачев и ефрейтор Капинос, принявшие его тревожный сигнал. Вокруг было очень тихо и ясно. Мелкие волны шлепались о борта парома. Вот он привалил к берегу, машина съехала на песок и остановилась возле нас.
Из нее вышел польский офицер в коричневой шинели и коричневых брюках навыпуск. Щелкнув каблуками и браво вскинув два пальца к широкому козырьку фуражки, он представился:
— Капитан Александр Будых.
И добавил, что рад видеть советских товарищей.
Сопровождавший нас майор поздоровался с ним, как с добрым старым знакомым: не раз им приходилось встречаться по службе. Потом представил нас. Капитан Будых каждому отдавал честь, жал руку и называл себя. Он сказал, что советские товарищи могут немедленно въехать в Польскую Народную Республику и чувствовать себя там, как дома.
Мы сели в свою машину, пересекли границу и вскоре съехали с парома на тот берег.
Да, разительные перемены произошли на наших границах!
Я видел, как крепче сжал упрямые губы Василий Николаевич Горбунов и украдкой смахнул слезу Павел Калистратович Дудко.
Сейчас они ехали в машине вместе со мной. Горбунов — по местам, где когда-то накапливался противник, Дудко — к себе на родину.
Отыскать Павла Калистратовича удалось лишь летом шестьдесят третьего года. Какой это милый, обаятельный человек! Увлекающийся, искренний, с открытым мужественным лицом, с ясными добрыми
