– Где же классика? – Казаков хитро поглядел на Гунтера. – Пицца, спагетти, пеперрони?
– Еще не придумали. Но и это выглядит вполне себе ничего. В мои времена такую кефаль подавали только в лучших ресторанах.
– В мои тоже, – вздохнул Сергей.
Некоторое время ушло на распробование необычных яств средиземноморской кухни. Рыцарю безумно понравилась рыба, хотя он и занозил десну острой косточкой. Гунтер, как человек, имевший чопорное дворянское воспитание, хотел было наложить себе буквально таявшего во рту осьминога и возжелал украсить все оливками да ломтиками лимона, однако приостановился.
Тарелок, вилок и ложек, принятых в благовоспитанных домах Германии середины ХХ века, здесь не предусматривалось. Даже в замке Фармер (уж на что захолустье!), не говоря уж о Тауэре или Винчестере – резиденции принца Джона – имелись небольшие овальные блюда, заменявшие собой тарелки и выдаваемые каждому, кто оказался за хозяйским столом. Из инструментов на трактирном столе находились лишь три широких, остро отточенных ножа.
– Руками, руками. По-простому, – посоветовал Казаков. – А, понял. Ты собственную тарелку хочешь получить. Счас сделаем.
Русский взял пышный каравай ржаного хлеба, разрезал его вдоль надвое, с верхней половинки срезал корку, а нижнюю подал германцу. Получилась эдакая лепешка из хлеба.
– У Вальтера Скотта прочитал, – гордо заявил Сергей. – Шотландский способ. Берешь хлеб и используешь в качестве блюда, после чего его можно либо съесть, либо выкинуть. Все равно деньги заплачены.
Осьминог оказался вкусным – нечто среднее между хорошо приготовленной белорыбицей и мягким, пахнущим морем, желе. Единственно, повара погорячились со специями, особенно с перцем и лимонным соком. Традиция… Оливки самые обычные, за восемьсот лет они ничуть не изменились. Овощи безвкусные – просто вареная репа.
Сэр Мишель, как человек привычный, хватал еду руками и благополучно отправлял в рот, запивая светло-зеленым кисловатым вином и поглядывал по сторонам. Французы, сидевшие в другом конце зала, уже подвыпили, но все равно, к ним стоит попозже подойти, представиться и узнать последние новости. Самое главное – прибыл ли на остров его величество король Ричард.
– Что такое? – вскинулся Казаков на странный звук. – Ага, культурная программа.
В трактире появился сравнительно молодой сицилиец из местных, разве что передвигался он с помощью костылей – у новоприбывшего отсутствовала по колено правая нога. Вернее, так казалось лишь с первого взгляда, ибо при более пристальном рассмотрении становилось ясно, что нога согнута, а лодыжка подвязана к бедру. Незамысловатое жульничество более-менее скрывалось при помощи широченных шаровар, какие обычно носят сарацины.
Увечный-калечный, переглянувшись с хозяином, примостился на свободной лавке, вытянул из-за спины потрепанную виолу, дернул струны и заголосил самым неблагозвучным образом.
– Переведи-ка мне эту развеселую песенку, – попросил Казаков Гунтера. Тот некоторое время вслушивался, сдвигая брови, и, наконец, объяснил:
– Это про рыцаря, который отправился в Крестовый поход, долго там страдал и дрался с сарацинами. Вернувшись наконец домой, он обнаружил, что жена ему изменила, прижила ребенка от конюха, а замок захвачен соседом. Жену он зарубил, ребенка бросил в колодец, сам ушел в монахи. Ему очень грустно и он спрашивает, в чем смысл бытия.
– Волшебно, – кашлянул Сергей. – Слушай, может, этому мужику подать немного денег, чтобы убрался?
Казаков вытянул из пояса монету и швырнул исполнителю. Медный английский фартинг исчез еще на лету, а певец затянул новую балладу.
– А это о чем?
Гунтер обреченно повернулся к бродяге и только вздохнул:
– Это про сицилийского рыбака, который отправился в штормовое море, добыть рыбы, чтобы накормить голодающую семью. Там гигантский спрут разбил утлую лодку и утащил рыбака на дно. Жена, не дождавшись супруга, бросилась с утеса в море. Старший сын, которому приходится содержать десяток младших братьев и сестер, стал разбойником. Его поймали, он сидит в подвале мессинского замка, завтра его четвертуют. Ему очень плохо, и он спрашивает, как спасти свою бессмертную душу.
– Понятно, местный колорит, – согласно кивнул Казаков. – А на темы международной политики можно что-нибудь попросить? Человек-то явно старается…
В сторону нищего полетел еще один фартинг. Гунтер с пятого на десятое перевел смысл заказа господина оруженосца. Сэр Мишель сидел набычась, ибо во время аквитанской войны ему довелось внимать и Бертрану де Борну, и Роберу де Монброну, и Кретьену де Труа, самым выдающимся менестрелям нынешнего времени. Рыцарь не мог слушать, как вонючий смерд делал все, для того чтобы испаскудить благороднейшее куртуазное искусство, а потому начинал злиться.
Певец, пройдясь грубыми пальцами по струнам, извлек из виолы ноюще-ревущие звуки и пронзительно заголосил. Французские копейщики во главе с господином сержантом начали недвусмысленно пофыркивать.
– Ну? – Казаков дернул Гунтера за рукав. – О чем гласят сии комические куплеты?
– Матерь Божья… – германец сокрушенно приложил ладонь ко лбу. – Может, я не буду переводить? Ладно, не буянь. Как ты и просил – международная политика в полный рост. Баллада о короле Ричарде Львиное Сердце и его невесте Беренгарии Наваррской. Несчастная Беренгария приехала к жениху, но никак не может затащить его под венец. Ричард хочет воевать, вокруг него полно смазливых оруженосцев, а его сердце – львиное, заметь – отдано отнюдь не благороднейшей девице из королевского дома Наварры, а менестрелю Бертрану де Борну. Беренгарии очень грустно, и она спрашивает, почему судьба предназначила ее… гм…
– Педику, – своевременно дополнил Казаков. – Вообще-то я и раньше слышал, что у Ричарда было не все в порядке с ориентацией…
Французы ржали в голос. Песенка подданным Филиппа Капетинга безумно понравилась и вызвала изрядный приток денег. Судя по тому, какие взгляды скучавший за стойкой хозяин «Соленого осьминога» бросал на певца, трактирщику полагалось не менее трети от заработанного.
– Эти мерзавцы, – процедил подвыпивший сэр Мишель, яростно посматривая на франков, – своим непочтением оскорбляют моего и вашего короля! И мессира де Борна, лучшего певца Аквитании! Я такого терпеть не намерен!..
Гунтер не успел повиснуть на плечах у рыцаря. Сэр Мишель увернулся, быстро шагнул к середине залы, съездил кулаком в рыло поддельного калеки, который моментально улетел в партер – рука у рыцаря была тяжелая – и, выпятив грудь, повернулся к господам в синих туниках с лилиями французского королевского дома.
– Они его побьют, – быстро сказал Казаков. – Я ведь предупреждал! Черт, их семеро… Ладно, перетопчемся. Ты огнестрелку свою распаковал?
– Предпочитаю полагаться на подручный инструмент, – сквозь зубы ответил Гунтер. – Ничего, может и обойдется. В крайнем случае договоримся.
– Почтенные мессиры, – сэр Мишель пожирал взглядом франков, – если меня не обманул слух, вы только что изволили смеяться над королем Ричардом Плантагенетом? Оскорбление моего сюзерена я почитаю оскорблением самого себя. Если среди вас есть дворяне, то я либо жду извинений, либо, если таковые не воспоследуют, требую поединка.
Высоченный сержант поднялся.
– Жеан де Ле-Бей, – усмехнулся он, представляясь. – Младший сын барона Ле-Бея. Да, мы смеялись над твоим королем. Потому что он заслуживает только смеха. Не может быть королем человек, пусть и храбрый, у которого никогда нет денег, нет дамы сердца и… И его подданные, наподобие вас, сударь, по бедности ходят пешком.
Гунтеру показалось, что сэр Мишель сейчас лопнет. Лицо рыцаря приобрело цвет спелого граната, щеки надулись, светлые усы встали дыбом и, пожалуй, пройди еще пара минут, из ноздрей повалил бы дым.
– Никакого поединка, – насмешливо продолжал сержант. – Его величество Филипп запретил своим
