с пациентом, страдающим параноидальным бредом, осложненным парамнезией. По крайней мере, так показалось Сергею.
– Не то. Ладно, сударь. Не желаете отвечать – перетерплю. Но учтите, я знаю восемь европейских языков и не меньше дюжины разных диалектов. С герцогом Владимиром Галицким я говорил вполне свободно… Все, что я от вас услышал, не походит ни на один известный язык.
Разумеется. Наречие, используемое сейчас на Руси, отличается от разговорного русского языка, окончательно сложившегося только в XVIII веке, так же, как визгливый итальянский говор от высокой латыни. Древнерусский для Казакова на слух воспринимался бы как сербский или чешский языки – понятны отдельные слова, но не смысл фразы.
Ангерран продолжал наседать:
– Эти необычности наводят на размышления, правда? Не беспокойтесь, я ничего не расскажу Элеоноре. Просто логические умозаключения. Лучше поведайте, какие страны и города лежат к востоку от Иерусалима?
– Дамаск, Багдад, Киркук, Исфахайн, – блеснул Казаков эрудицией, будучи уверенным, что эти древние города наверняка существуют в двенадцатом веке. Следовательно, подловить его не на чем. Старый хрен устроил настоящий допрос с пристрастием. – Чуть севернее – Алеппо, Мосул и Конья.
– Я вами восхищен, шевалье, – покачал головой престарелый Ангерран. – Великолепно. Это если учесть, что вы ни слова не понимаете по-арабски и сами мне заявили, будто никогда не ездили в Святую землю. Боюсь, даже самые образованные монахи не назвали бы и половины перечисленных вами городов. Они знают Иерусалим, поселения на побережье, принадлежащие христианам, и только.
– Чего вы от меня домогаетесь? – искренне возмутился Казаков. – Если вы не хотите, чтобы я служил вам – Бога ради! Поверьте, у меня есть свой рыцарь…
– Сюзерен, – ласковейшим тоном поправил Ангерран де Фуа. – У нас никогда не говорят «свой рыцарь». Благородный человек принадлежит только себе, королю и Богу. Видите, даже на норманно-французском вы разговариваете с ошибками. Слово «домогаетесь», между прочим, обозначает непристойные устремления. Главные правила языка вы затвердили, но тайны построения фраз от вас пока ускользают. Происхождение неясно. Не представляете себе простейших вещей, о которых слышал и ребенок, но в то же время сверкаете познаниями много повидавшего и ученого человека. Вас отрекомендовала королева Элеонора Аквитанская, чьим словам я верю, как своим – и в то же время она не удосужилась рассказать мне вашу родословную. Следовательно, таковая ей неизвестна. Слухи распространяются всегда и в любом королевстве с быстротой крыльев коршуна, Сицилия не исключение. Я уже знаю, что вчера полный вечер вы настойчиво ухаживали за наваррской принцессой и королева-мать этому потворствовала. Вы не человек, мессир, а сплошная романтическая загадка.
– Каков уж есть, – буркнул Казаков. – Мне можно идти, шевалье?
– Постойте, – Ангерран де Фуа поморщился. – Свою горячность оставьте для Беренгарии. И не сужайте глаза от злости. Я догадываюсь, что вы с принцессой не просто друзья. Элеонора дала легкий намек, достаточный, чтобы понять… Ничего страшного я в этом не вижу и сплетен пускать не буду. Вы владеете оружием?
– Немного, – ответил Казаков, не понимая, что все-таки от него хочет невероятно дотошный синеглазый Ангерран.
– Немного… – почти по слогам повторил мессир де Фуа. – Еще одна загадка. А ну…
Совершенно не стариковским молниеносным движением пожилой рыцарь извлек из ножен прямой итальянский кинжал и, повторяя вчерашний подвиг Беренгарии, взмахнул ладонью.
Рефлекс сработал. Перехватить летящий с немыслимой скоростью нож могут только ниндзя из глупых китайских фильмов, но вот уклониться… Отправлению кинжала в полет предшествует весьма длительная процедура: вынуть, правильно устроить рукоять в ладони, наметить цель, сделать замах, дать толчок… Долго. В худшем для обороняющегося случае – секунда, в лучшем – от двух до четырех. Ангерран уложился в две.
Мгновение спустя Казаков понял, что палестинский рыцарь отнюдь не хотел его убить, ибо кинжал летел рукоятью вперед, но, правда, в лицо. При попадании может хорошенько оглушить, а если ударит в глаз – не миновать контузии яблока. Однако клинок глухо стукнулся о спинку черного монастырского стула и был мигом подхвачен. Еще через пару секунд он с дребезжанием вошел в доски над головой мессира Ангеррана. В двух пальцах от макушки.
– Мда… – господин де Фуа выдержал приличествующую паузу, – вызывает уважение. И, естественно, новые вопросы. Мечом владеете?
– Нет, – чистосердечно повинился Казаков. – Точнее, могу использовать похожее оружие. Палку, например. Если какое-то время поучиться, меч, наверное, тоже перестанет быть для меня, как вы выразились, «романтической загадкой». С ножом проще, право слово.
– Скажите, – Ангерран уставился своими хулиганскими глазами в потолок и пожевал губами, – можно ли человека убить, к примеру, ягодой оливы?
«Вот привязался, – недовольно подумал Казаков. – Интересно, зачем тебе это знать? Ты-то, по виду, можешь убить кого угодно и чем угодно – от глиняной миски до катапульты…»
– Можно, – самым милейшим манером улыбнулся оруженосец. – И разными способами. Я знаю четыре, а вы?
– Два, – как ни в чем не бывало признался Ангерран. – Вы мне подходите, шевалье. Платить буду четыре безанта за седмицу. Выполнение отдельных поручений награждается, как понимаете, отдельно. Стол, крыша, конь, все расходы – мои. Не беспокойтесь, я никогда не нарушаю законы Святой Матери- Церкви и лишь отчасти королевские. С Сицилии я уеду не раньше, чем через месяц. Если за это время мы остаемся довольны друг другом – вы, сударь, получите золотые шпоры рыцаря, как и просила для вас Элеонора Пуату. Мой лен не подчинен королю Иерусалимскому и я имею право посвящения. Затем… Я живу одним днем. В будущее стараюсь не заглядывать. И вот еще… Я не стану расспрашивать вас о прошлом, оно принадлежит только своему хозяину. Захотите – сами поведаете.
– А вы не хотите? – вдруг спросил Казаков. – Я немножко приучен наблюдать за людьми. К примеру… Ваш имя, «Ангерран», кажется мне неудобным. По-моему, оно не совсем подлинное.
– В обществе зовите меня именно так, – отозвался седой рыцарь. – Между собой… Когда беседа приватная – называйте меня Рено.
– Рено, – задумчиво повторил Сергей. – Рено… Весьма рад.
Элеонора наметила на сегодня много важных дел.
Поначалу – переезд из опустевшего королевского замка (большинство дворян отправилось на турнир за город или на свои корабли) в монастырь святой Цецилии. Рыцари наваррского кортежа ждали королеву и принцессу Беренгарию с самого рассвета, надеясь, что дамы встанут рано, дав наваррцам возможность успеть к ристалищным боям. Элеонора, как всегда, была внимательна к своему окружению и, позавтракав, быстро оделась, поторопила Беренгарию, после чего выехала из резиденции Танкреда. Почетную дворянскую охрану королева отпустила у ворот монастыря, понимая, что молодым воякам хочется как можно быстрее отправиться на турнир.
Последовала новая стычка с аббатисой Ромуальдиной. Старая бенедиктинка ворчливо выговорила Элеоноре, что невинную девушку (имелась в виду Беренгария) опасно оставлять на ночь в мирском вертепе – замке короля, ожгла драконьим взглядом Казакова (последний только хмыкал, когда на мессинских улицах с ним раскланивались встреченные по пути дворяне) и спросила Беренгарию, выполнила ли та епитимью. Принцесса еще вчера вечером объяснила Сергею, что, раз ее преподобие наложила церковное наказание более от злости, нежели от благочестия, то исполнять его не стоит. Вот когда Беренгария сходит к исповеднику и все ему расскажет, тот будет иметь право подвергнуть свою духовную дочь любому испытанию.
Деятельная королева, несмотря на то, что спала весьма недолго, отдыхать вовсе не собиралась. Элеонора переоделась в более скромное платье белого вдовьего цвета, украсила себя шапочкой с вуалью и, прихватив незаменимую мадам де Борж, отбыла в неизвестном Казакову направлении вскоре после полуденной мессы.
Две всадницы выехали из святой обители и свернули налево, к центру города. Через некоторое время двух спокойных меринов приняли под узду слуги во дворе большого и чуть мрачноватого дома, стоявшего