Гераклит сидел в кресле, специально изготовленном для частного детектива Ниро Вульфа, набычившись. Чувствовалось, что мысли у него есть, а на мнение других ему наплевать.
— Ну, ну... — поощрил Гераклита Ильин.
— Все возникает из противоположности и всею цельностью течет, как река. Изменение есть путь вверх и вниз, и по нему возникает мир. Одно и то же в нас — живое и мертвое, бодрствующее и спящее, молодое и старое. Ведь это, изменившись, есть то, и обратно, то, изменившись, есть это.
Энгельс тут же, перебив его речь, подчеркнул, что учение Гераклита о единстве противоположностей, его диалектику он находит наивной, но правильной, данной пока еще в общей форме и не дошедшей до частностей.
Тут, как я знал, Гераклит должен был перейти к 'логосу', единому, одному и многому, но Ильин не попросил, а прямо-таки потребовал процитировать фрагмент о несозданности мира.
— Тогда слушайте, — сказал Гераклит. — Этот космос, тот же самый для всех, не создал никто из богов, ни из людей, но он всегда был, есть и будет вечно живым огнем, мерами разгорающимся и мерами погасающим.
— Очень хорошее изложение начал диалектики материализма! Философы-марксисты всегда будут вести борьбу с идеалистически-религиозно-мистическими извращениями Гераклита. — И тучный философ потерял для Ильина всякий интерес. — Ну-с, так-с, вот-с... Дадим слово идеалисту Платону? — Каким-то образом, само собой получилось так, что Ильин стал как бы руководителем симпосия, распорядителем его, комментатором.
Подал было с лавки голос Зенон Элейский, которого Аристотель тут же иронично назвал 'изобретателем диалектики'. Обнаружив противоречие в движении, Зенон объявил само движение не действительным, а только кажущимся, так как посчитал, что там, где есть противоречие, там нет истины.
Ильин тут же нашелся:
— Сие можно и должно обернуть: вопрос не о том, есть ли движение, а о том, как его выразить в логике понятий! Движение есть противоречие, есть единство противоречий. Мы не можем представить, выразить, смерить, изобразить движение, не прервав непрерывного, не упростив, угрубив, не разделив, не омертвив живого. Изображение движения мыслью есть всегда огрубление, омертвление, — и не только мыслью, но и ощущением, и не только движения, но и всякого понятия. И в этом суть диалектики. Эту-то суть и выражает формула: единство и тождество противоположностей.
— Хоть я и любитель поспорить, — сказал Сократ, — но, раз диалектика искусство обнаружения истины путем столкновения противоположных мнений, а также способ ведения ученой беседы, ведущей к истинно определенным понятиям, я предлагаю перейти к основной части симпосия. — И он медленно потянул вывороченными губами вино из порядочной чаши. Все знали, что Сократа никому не перепить.
Ильин, по слухам, не пьющий, почувствовал, конечно, что руководство симпосием ускользает из его рук.
— Нет, нет! Платона послушаем, — напористо сказал он, потирая руки.
— Я все сказал, — ответил Платон.
— Среди древних, хотя я и не усматриваю разницы между ними и, так называемыми, новыми, изобретателем диалектики называют Платона, — сказал Георг Вильгельм Фридрих Гегель, — и делают это с полным правом, поскольку в философии Платона диалектика впервые встречается в свободной научной и, следовательно, в объективной форме. У Сократа диалектика имеет еще преимущественно субъективную форму, а именно форму иронии. Платон же пользовался диалектикой с великим умением. — Он сидел в деревянном кресле прямо. Мешки под его глазами набрякли, и без того большой нос отвис совсем, пальцы впились в подлокотники. — Платон говорит: 'Бог сделал мир из природы одного и другого; он их соединил и образовал из них третье, которое имеет природу одного и другого'.
— Ну, понес! — остановил его Ильин. — Сейчас господин Гегель начнет подробно размазывать 'натурфилософию' Платона, архивздорную мистику идей, вроде того, что 'сущность чувственных вещей суть треугольники' и тому подобный мистический вздор. Это прехарактерно! Мистик-идеалист-спиритуалист Гегель, как и вся казенная, поповски-идеалистическая философия нашего безвременья, превозносит и жует мистику-идеализм в истории философии, игнорируя и небрежно третируя материализм. О Платоне вообще тьма размазни мистической!
- Позвольте! — возмутился было Гегель, но тут же взял себя в руки. — Непосредственность небытия есть то, что образует собой кажимость... Бытие есть небытие в сущности. Его ничтожность в себе есть отрицательная природа самой сущности. Становление в сущности, ее рефлектирующее движение есть поэтому движение от ничего к ничто и тем самым назад к себе самой.
— Попался, идеалист! — радостно воскликнул Ильин. — Дальше пойдет знаменитое сравнение души с воском, заставляющее господина Гегеля вертеться как черта перед заутреней и кричать о 'недоразумении, часто порождаемом' этим. Ха-ха! Боится! Вовсе скрал господин Гегель главное: бытие вещей вне сознания виртуального человека и независимо от него. Нередко здесь у Г. о боженьке, религии, нравственности вообще — архипошлый идеалистический вздор! И ни слова о материалистической диалектике; автор, должно быть, понятия о ней не имеет. Идеализм есть поповщина! Это не философия, господа махисты, а бессвязный набор слов. Тарабарщина! Трусливое увертывание! Врите, да знайте меру! Это невежество или беспредельная неряшливость. Это безграмотность. Жалкая мистификация!
Георг Вильгельм Фридрих сплюнул, схватился рукой за горло, где у него что-то клокотало.
— Одну, так сказать, моменто-вечность, господин профессор, — взмолился Александр Филиппович. — О людо-человеках что-нибудь...
— Я? — удивился Гегель.
— Вы, — подтвердил Александр Филиппович. Что-то его в этом споре заинтересовало.
— Пожалуйста... Отдельный людо-человек, в частности есть то, что он представляет собою лишь постольку, поскольку он прежде всего есть людо-человек как таковой, поскольку он есть во всеобщем. И это всеобщее проникает собою и заключает внутри себя все особенное.
— Прекрасная формула! — снова вмешался Ильин. — Не только абстрактно всеобщее, но всеобщее такое, которое воплощает в себе богатство особенного, индивидуального, отдельного! Все богатство особого и отдельного!! Tres bien!
— Так, так, — сказал Александр Филиппович.
— Да Фридрих вообще молодец! Что бы мы без него! Только этот самый Гегель есть поставленный на голову материализм. — Гегель вздрогнул, испугавшись, что его сейчас начнут переворачивать. Но Ильин, видимо, выражался фигурально. Всесторонняя, универсальная гибкость понятий, гибкость, доходящая до тождества противоположностей, — вот в чем суть Гегеля. Эта гибкость, примененная субъективно равна эклектике и софистике. Гибкость, примененная объективно, то есть отражающая всесторонность материального процесса и единство его, есть диалектика, есть правильное отражение вечного неразвития псевдомира.
Гегель, кажется, ушам своим не верил.
— Но, — продолжал Ильин, — господин Гегель высунул ослиные уши идеализма, отнеся псевдовремя и псевдопространство к чему-то низшему против мышления. Кроме того, идеалист Гегель трусливо обошел подрыв Аристотелем, в его критике идей Платона, основ идеализма. Сторонник диалектики, профессор Гегель, не сумел понять диалектического перехода от псевдоматерии к псевдосознанию. Второе особенно. Маркс поправил ошибку мистика. Отвратительно читать, как Гегель выхваляет Аристотеля за 'истинно спекулятивные понятия' о душе и многое другое, размазывая явно идеалистический, мистический вздор. Не нравится ему, видите ли, что душа-де, по Эпикуру, 'известное' собрание атомов. Все-мол это — пустые слова. Не-ет, это гениальная догадка и указание пути псевдонауке, а не поповщина! У Эпикура нет-мол конечной цели мира, мудрости творца: нет ничего кроме происшествий, которые определяются случайным внешним столкновением сочетаний атомов. Бога жалко!! Сволочь идеалистическая!! Эпикур о душе: более тонкие атомы, более быстрое движение их, связь их с телом — очень точно и хорошо! — а Гегель сердится, бранится: 'болтовня', 'пустые слова', 'отсутствие мыслей'. А откуда им взяться-то, мыслям? Словом, Гегель — гегельянец старого типа!
— Верно, верно, — вздрагивал людо-человек Александр Филиппович, словно в трансе поглаживая свои антагонистические дроби.
