— ... и чувствую телом, он умирает,
он умирает, чтоб выжил я! -
пропел я вслух с видом победителя галактических гонок.- У нас еще запас времени — полчаса. Как они будут нас переправлять, интересно?
— Это их проблемы, — устало заключает Пров. — Мы на месте.
Прячем мотоцикл под седой разлапистой елью и медленно бредем через иззябший лес. Всхлипывает где-то, качаясь, продрогшая осина. В кисее мелкого дождя вырисовывается наша огромная сосна — ориентир. Прощай сказка, прощай лес — седой кудесник.
Мы шагнули вперед. Лес исчез, сухая каменистая пустыня окружала нас. И среди еще не развеявшейся прощальной тишины громоподобный раскат:
— СТР пятьдесят пять — четыреста восемьдесят четыре! СТР сто тридцать семь — сто тридцать семь! Поле отключено!
31.
Стены коридора, по которому мы шли, суживались из беспредельности. Вернее, одна стена становилась, оформлялась, делалась. И уже своими босыми ногами на твердой подошве ступал я по какому-то металлопластику, края надетой на меня хламиды иногда задевали стену. Мир, или мирок, вокруг меня определялся все конкретнее, все детальнее, ощутимее и явственнее. Сероватый пол был слегка ребрист, чтобы ноги не скользили при ходьбе или беге; светло-голубая стена служила хорошим контрастом для дверей, надписей и указателей; потолок давал яркий, но ненавязчивый свет. И хотя коридор был пуст, я чувствовал, что все здесь вокруг обитаемо. Пока обитаемо...
'Созерцай чистый ум и взирай на него со тщанием, не рассматривая его этими чувственными глазами, — говорил голос во мне, то ли предупреждая, то ли поощряя. — И вот, ты увидишь очаг сущности и неусыпный свет в нем, как он сам пребывает в себе и как взаимно обстоят вместе сущие вещи; видишь жизнь пребывающую и мышление, не направленное энергийно на будущее, ни на настоящее, скорее же на вечное настоящее и на наличную вечность; и видишь, как мыслит он сам в себе и не вне себя'.
Определенность, определенность была во всем; не возможная действительность, а действительная возможность. Это был мир, похожий чем-то на тот, в котором я был возле озера, но в то же время совсем другой. Тот я назвал бы милым, естественным, всегда желанным, живым. Этот — искусственным, мертвым, враждебным.
Продолжая идти за Фундаменталом, я увернулся в Платона-Сократа.
Это — есть. Это — существует. Оно отлично от одного. Сущее — определенность, различие. Сущее есть одно в покое и раздельности. Иное сущего есть неразличимая и сплошная подвижность бесформенно- множественного. Иное не есть ни субстанция, ни вещь, ни масса, ни вообще что-нибудь так или иначе самостоятельное и определенное, ибо все что есть одно, одно и одно. Иное же есть как раз не-одно, не сущее. Свой смысл иное получает от одного. И нет ничего иного, которое было бы чем-то самостоятельно одним, наряду с первым одним. Но одно — теперь раздельно. Так вот иное и есть принцип раздельности и различия. Значит, попытка говорить о не-сущем, без примышления признаков, свойственных исключительно лишь бытию, неосуществима.
Значит, мыслить сущее я могу только тогда, когда мыслю тут же и не-сущее; когда мыслю немыслимое, то есть мыслить что-нибудь определенное я могу только тогда, когда это же самое мыслится и неопределенным, не-сущим и неохватным для мысли. Мыслить сущее можно тогда, когда оно мыслится тождественным себе и отличным от него, от безмысленного и от бессмысленного, когда оно есть координированная раздельность. Мыслить сущее можно только тогда, когда оно мыслится и покоящимся и движущимся.
Но одно и сущее должны быть как-то связаны между собой.
Мы все шли и шли. Совершенно невероятные, идиотские дроби скатывались с людо-человека. И я начал замечать, что мы ходим по кругу. Мне-то было все равно. Я-то ведь мог увернуться в разговор с Платоном-Сократом, оставив самого себя и здесь. Но Фундаментал уже явно подустал, шел тише, хотя все еще впереди, пыхтел, отдувался. Одышка его, что ли, одолевала? Шутки ради я нераздельно разделили себя на множество особей, пустив их по этому коридору. И теперь вереница 'Я' шла за Фундаменталом, а он шел за вереницей 'Я'.
— Ладно, — наконец остановился он. — Уговорили. Воссоединяйтесь, мне и одного вас хватит.
Я соединил несоединимое, раз он так хотел.
— Пришли, — сказал он, все еще пыхтя и отдуваясь.
— Куда? — спросил я.
— Как куда? В Космоцентр, естественно!
— Центр по изучению Космоса? — уточнил я.
— Да нет... Именно — Космоцентр. Центр всего Космоса.
— У Космоса не может быть центра, — сказал я.
— Это у вас не может, а у нас — может. Вот он — центр, а вокруг него все крутится-вертится.
Мы стояли перед дверью, отличающейся от других дверей в этом коридоре тем, что она была больше. Тонкая линия в стене выделяла ее, а на уровне глаз значилось '0'. Да, точно: '0', а на других дверях были цифры натурального числового ряда. Я это запомнил, еще когда мы делали по коридору круг за кругом. Людо-человек отдышался, поежился, похлопал себя по плечам и ляжкам, провел рукой по лицу и шее.
— Отлипли, — сказал он как бы сам себе.
Он уже не был тем людо-человеком, что ранее. Какое-то облегчение и отчаяние чувствовались в нем.
— А... Зовите меня, как хотите, — устало сказал он. — Все равно вы меня по имени ни разу не назвали.
Он был почти пяти локтей ростом, коренаст, кряжист даже. Лицо с крупными чертами, слегка одутловатое, желтовато-землистое, со множеством морщин. Глаза серые, усталые и внимательные. Волосы черные, седеющие. Облачен он был в комбинезон неопределенно светлого тона. На ногах ботинки с толстой подошвой. Он мог быть кем угодно, мне-то что. Но вот чего на нем не было, так это — дробей. Он понял мой взгляд, не удивление, нет (чего мне было удивляться), и сказал:
— Я теперь не людо-человек. Я — просто человек. Но оставаться им становится все труднее. Приглашаю.
С этими словами он приложил ладонь к двери, и она отошла сначала внутрь, затем вбок, образовав вход в какое-то темное помещение.
— Да будет свет, — негромко сказал Фундаментал, и свет зажегся. Дверь за ним мягко стала на свое место. Я оказался в круглом помещении, в шаре, который прозрачным полом был как бы разрезан пополам. В центре шара стояло кресло. Человек подошел к нему и сел. Вид простого 'человека' был мне непривычен, тем более — этого, который будучи людо-человеком все время боролся с дробями. Я еще не мог назвать его человеком, но и людо-человеком он уже, действительно, не был. Пусть будет пока Фундаменталом, решил я.
— Садитесь, — предложил он.
Я подошел к нему, но садиться было не на что.
— Что же вы стоите? — удивился он. — Садитесь, не стесняйтесь.
— На трон или на лавку? — уточнил я.
— Да на что хотите. Это уж, как вам удобнее.
Я высвободил из виртуального мира почти точную копию его кресла, поставил его напротив Фундаментала и сел.
— Постоим, пожалуй, — неожиданно заявил он и встал.
Встал и я.
