дыра.
— Да-а, паря... — озадаченно прошептал Пров. — Кто ж тебя так обез-образил? Ни кожи, ни рожи...
Не таясь, он взял в руки топорик.
— Не нравлюсь? Тогда вот так...
И вместо него на скамейке возник... второй Пров. Пров настоящий на этот раз онемел. Не испугался, нет, просто нехорошо ему стало. Поначалу он даже не воспринял его как некое свое продолжение, как совокупление болезненно-разорванного пространства-времени и только минуту спустя удивился появлению своего двойника.
Если личина лже-действительности выглядела невзрачно, однотонно-серо и потому противоестественно (ей наверняка недоставало той самой полноты крови, которая и делает жизнь звучным, красочным, пьянящим и острым на вкус праздничным мгновением бытия), то подлинное лицо Прова постепенно оживало, ни в колорите, ни в колере ничего не теряя. Могут ли происходящие здесь-сейчас события связаться отнюдь не случайно и как-то влиять на теперешнюю искаженную реальность? Так или нет, но копия явно проигрывала от мощной близости оригинала. Она, пропуская сквозь полупрозрачную себя его налитый животворным соком образ, как бы отпивала из него и все же, заметно обескровленная, блекла, выцветала и походила на вылинявшую тряпку.
Прова бросило в жар. Лицо налилось кровью.
— Оборотень!
— И не оборотень.
Топорик мелькнул черной молнией и — хрясть! — ушел до половины топорища в грудь лже- Прова.
— Вот и попробовал. Неплохой бросок.
Без-образный принял свой прежний вид, отодвинулся в сторону и без видимого усилия вытащил засаженное в дерево лезвие топора, аккуратно положил его на скамейку. Пров хватанул из кружки несколько глотков воды, выдохнул шумно и пришел в себя.
— Откуда хоть? — спросил он.
— Я сразу всюду и везде. По-вашему, во всех временах и пространствах.
— Чудно, однако. Но и вреда от тебя, вижу, не будет, хотя и пользы никакой.
— Это — как пожелаешь.
— Добрый джин, значит?
— Вроде того. Виртуал я.
— Давай реально. Топор из стены ты вытащил, значит, сила есть. Меня в поселке Галина Вонифатьевна ждет, кино сегодня крутить будут. А я тут застрял. Поможешь?
— Нет проблем. Одевайся. Приятно было поговорить с настоящим человеком. А то все человеко-люди, людо-человеки... И диалектики тоже. Аристотелю всю плешь переели! Ну что, готов?
— Готов.
— Прощевай, если что не так.
— Покедова...
В сельском клубе 'крутили' фильм 'Ребятовые веселята'. Все было как обычно, действо длилось пять часов. То глох движок и гас свет, то рвалась лента, то пьяный киномеханик путал части и запускал картину задом наперед... Мужики раз пятнадцать выходили курить. А в этих перерывах и паузах Пров и Галина Вонифатьевна целовались всласть. Виртуал? Привиделось... Пригрезилось...
45.
Я стоял как столб, комкая платье в руках. Войти — не войти?
Такого и вопроса-то для меня не могло возникнуть. Это ведь было одним и тем же. А сейчас я колебался. Да что — колебался! Я страдал, мне было больно и радостно, я ждал и надеялся, был уверен и сомневался. Но все это было не так, как раньше. Да и самого раньше прежде не было.
Откатилась в сторону дверь. Каллипига, еще влажная от дождя, протянула руку, взяла платье, сказала печально:
— Время потеряли... Фундаментал вызывает.
— Он уже сегодня позавтракал? — задал я глупый вопрос.
— Наверное, раз вызывает. Подожди.
Я стоял и ждал. Проходящие мимо человеко-люди все еще иногда желали мне здоровья, и я подумал: 'Может, они и правы?' Надпись на двери сменилась и теперь зловеще предупреждала: 'Не здесь! И нигде!'
Каллипига вышла уже в платье, перехватила мой загнанный, тоскливый взгляд, успокоила:
— Не обращай внимания. Много они знают?
— Кто?
— Компьютеры, конечно. Это ведь они меняют указатели. Пошли. — Каллипига подхватила меня под руку, изящно, но сильно, не позволяя прижаться к ней, и потащила по коридору.
— Куда мы? — спросил я.
— Космос посмотрим. Не получается что-то там. Может, поможешь?
— Конечно, помогу!
Свободной рукой Каллипига иногда приветствовала встречных человеко-людей, среди которых были и человеко-самки. Но такого совершенного тела не было ни у кого из них.
Мы остановились перед дверью с нетерпеливой надписью: 'Да, здесь, здесь!' Уже виденная мною процедура прикладывания ладони к двери, откатывание двери в сторону. Я был здесь. Космос в стадии макетирования, что ли?
Все здесь было опутано проводами и кабелям, словно нервами и сухожилиями. Некоторые звезды неисправно мигали, другие и вовсе потухли, а третьи, видимо, оказались не на своих местах, потому что их перетаскивали, возвращали назад, раскручивали до определенной круговой скорости. Работа кипела, но, видимо, что-то у них не ладилось. Руководил всем Фундаментал. Он был сосредоточен, спокоен и все знал.
Мы находились в том самом шаровидном помещении, где состоялись две наши интереснейшие беседы.
Фундаментал отвлекся от своей работы, подошел, сказал:
— Нет, так у нас ничего не выйдет. И точности никакой, да и времени не хватит.
Я промолчал. Мне-то что?
— Ага, — сказал Фундаментал. — Интересно, а может виртуальный мир развернуться в мир действительно существующий? Ну, вот в наш, например?
— Отчего же? — ответил я. — Бесконечное число раз и бесконечными способами.
— Бесконечными? Вот эти ваши бесконечности меня и пугают. — Он дал какое-то указание подошедшему к нему людо-человеку и продолжил: — Как ваше одно могло стать сущим?
— Да очень просто, — ответил я. — Одно могло стать сущим только потому, что стало возможным отличить его от иного. Все дело в том, что одно сущее отличается от иного.
— А... Так вам нужно и нечто иное? Дуализм.
— Да. Но этот дуализм требует своего преодоления.
— Надо же... Какой привередливый.
— Мысль только там, где все покрыто одним принципом, где все выводится из одного принципа. Различивши одно сущее и иное, нужно подчинить их некоему новому единству, где они, сохраняясь, слились бы в непрерывную цельность.
— Но у вас же уже было сущее и не-сущее! — воскликнул Фундаментал. Оказывается, он хорошо
