казалось, этот вскрик исходил из рыдающего сердца самой боли.
Я вздрогнул и похолодел.
Вскрик, зазвенев на высокой ноте, угас. Непонятные слова, будто подхлестнутые бешеной пляской пламени, торопясь и точно желая обогнать друг друга, полетели в черную даль, унося с собой скрытый для меня смысл, но ясный тому, неведомому, для кого они предназначались.
— Самовсе — бебы — тие... Самовсе — бебы — тие... — Это повторялось часто и через равные промежутки времени. Затем все слилось в неразборчивое бормотание. Но вот опять отдельные всплески, то тут, то там, стали вырываться из хриплой сумятицы таинственных слов, опять смертельная тоска послышалась в них. Все новые интонации, то молящие, то требовательные, то откровенно враждебные, то бесконечно покорные, вплетались в беснующийся голос. Напряженные, как мускулы, фразы, не в силах более сдерживать в себе буйную страсть, стремились во тьму и, точно раненые звери. рвались на свободу.
Черная тень снова возникла на камне стены. Дергаясь как паралитик, она извивалась, корчилась, размахивала длинными руками. Остроугольные бока мятущейся фигуры, словно огромные плавники причудливой рыбы, беспомощно болтались над кривляющейся пляской ног.
— Ты! Ты! — отрывисто выкрикивал хрипловатый голос. — Кон — ецвир — туа — льно — муми — ру!
Новый душераздирающий вопль заставил мое сердце лихорадочно забиться. Крик был жуток. Так, наверное, кричала жертва перед тем, как нетерпеливые зубы хищника обрывали ее жизнь. Животный страх, леденящий кровь ужас, бессильный протест еще живого тела, всем своим существом, каждой клеткой организма отвергающего преждевременную, но неотвратимую смерть; нечеловеческая, хватающая за душу жалоба на несправедливость неумолимого рока — все это взвилось над сонным миром и прокатилось по развалинам долгим томительным эхом, растаяв где-то вдали.
Дьявол! Это не человек — дьявол! Я закрыл ладонями уши. Будто пожалев меня, тень внезапно остановилась как вкопанная, вытянувшись во весь рост и истерически заломив руки. На смену воплю пришло неясное бормотание. 'Слава Богу! — облегченно подумал я. — Кажется, угомонился'. Но последний взрыв безумия (иначе это не назовешь) развеял в прах мое поспешное предположение.
— А-а-а-а! — прорезал наступившую было тишину истошный крик. — А-а-а-а! Язна — ю! Зови — и! При-де-хо-хо-хот...
Это рыдающее 'при-де-хо-хо-хот' было произнесено горько, с надрывом. В нем чувствовалась какая-то обреченность, неизбежность чего-то страшного и... желанного.
Я видел, как поникшая тень, обхватив голову руками, медленно раскачивалась в поблекшем свете умирающего огня. Так убаюкивают плачущего младенца.
— Ой-я-а-а! — тоскливо прозвучало еще раз и в следующее мгновение неподвижный воздух ночного безмолвия огласился долгим и нестерпимым, как зубная боль, воем. Черная тень молниеносно сорвалась с места и, прочертив наискосок шершавую поверхность разлома, пропала. Унылый вой отдалился, стал тише, тоньше и, наконец, превратился в еле уловимый писк.
На исколотой голубоватыми лучами звезд земле воцарился покой.
— Ты что-нибудь понимаешь? — спросил я шепотом своего друга.
— Нет, — ответил Пров. — Но, может быть, здесь и не нужно ничего понимать.
65.
Каллипига сдала пленных философов военному патрулю, посоветовав обращаться с ними гуманно и готовить к отправке. И хотя день уже клонился к вечеру, энергия деятельности в ней не иссякала. Теперь она вместе со мной, разумеется, направлялась в городище Лар. Еще во времена увлечения религиями она предложила мне создать эти развалины, не предусмотренные планом Фундаментала. 'Религия возможного- невозможного' — так назвала она свое изобретение. Мне льстило, что здесь должны были поклоняться некоему 'виртуалу', 'виртуальному Богу', в коем, разумеется, я видел себя. Не каждый влюбленный удостаивается от своей возлюбленной чести быть возведенным в ранг божества. Я не протестовал, потому что этот мир, пусть пока и небольшой, включающий в себя лишь Сибирские Афины, Смолокуровку, да еще несколько деревенек, этот мир, уже огромный, содержащий в себе тысячи звезд, создал именно я.
И даже то, что руины Лара оказались где-то на отшибе, на самом краю созданного мною обитаемого пространства, меня не расстраивало. Раз так Каллипига хочет, значит, так и будет. А то, что сюда забредали лишь редкие паломники, меня не волновало. Ведь, вообще-то говоря, мне хотелось поклонения одного единственного существа — самой Каллипиги.
Игрища, мистерии в Ларе она всегда проводила по ночам. Зрителей не было. Только она, я, развалины и звезды. Самоснимающееся платье сползало с нее, Каллипига дрожала от ужаса, а я привычно исполнял роль Бога. Свой ужас она не разыгрывала. Я чувствовал, что она действительно находится на грани помешательства, сладкого, желанного. Но отказать ей не мог, да и не хотел. Ведь, когда я восставал из небытия, она набрасывалась на меня с неистощимой яростью и страстью. И к утру от меня мало что оставалось, перводвигатель начинал давать сбои и в созданном мною мире происходили катаклизмы: падала звезда, начинал протекать где-нибудь водопроводный кран, диалектики становились метафизиками, исчезала соль из магазинов. Да мало ли что еще... Я, конечно, все потом восстанавливал.
Игрища свои она называла 'Смертью виртуального Бога'.
Я сжал и разжал пространство, и мы очутились в Ларе. Два человека бродили по развалинам. Я знал, что встречусь с ними здесь и сейчас.
— Они что, будут бесплатными зрителями? — спросил я.
— Почему это бесплатными? — удивилась Каллипига. — Аванс они уже внесли, а остальное заплатят потом.
Игрище началось... и кончилось.
Эти двое постепенно приходили в себя. Я им завидовал: они пережили ужас, смерть и теперь рождались вновь. Я их жалел. Они переживут рождение, смерть и ужас. Я их любил, ведь они оба невольно послужили толчком ко всему, что произошло со мной. Я их ненавидел, ведь это они хотели изменить все, что со мной происходило, происходит и будет происходить. Я все еще оставался диалектиком. Каллипига сидела со мной возле потухающего костра и я понял, что никаких катаклизмов сегодня в созданном мною мире не произойдет.
— Зови этого — Мар, — сказала она.
— А того?
— Спросишь сам.
Мне незачем было спрашивать его. Я с ним не раз встречусь в его будущем и прошлом. Он сам еще не знал своего настоящего имени.
— А как звать тебя — спросил я Каллипигу.
Она погладила меня по затылку и ответила:
— Бэтээр...
Те двое, сидящие по другую сторону костра, молчали. И это молчание было для них тягостным.
— Ну, вот и встретились, — наконец сказал тот, который называл себя Провом. — Провалиться мне на месте, если все не обставлено по высшему разряду!
— Дьявол... — еле выдавил из себя Мар. — Вернее, его тень...
— Здесь он — Бог, — сказала Каллипига.
— Да никакой я не Бог, но и не дьявол.
— Кто же ты? — вяло спросил Мар.
— Обыкновенный виртуальный человек...
— Виртуальный, значит, возможный, — сказал Пров.
— Нет, — пробормотал Мар. — Он — невозможный. Его не может быть.
