лечебницу. Хелен несла утешение и покой всем, кто нуждался в этом. Но Ники знала, что между ними существуют особые отношения. Однажды, когда они как-то чаевничали, Хелен сказала ей, что «если бы у нас с Георгием была дочь, я бы хотела, чтобы она была похожа на тебя».
Внешне Ники отреагировала так же, как, на обычный комплимент, вполне искренним «спасибо». Однако сердце ее вздрогнуло от нахлынувших чувств, подобных тем, что она испытала, когда мама обняла ее в последний раз.
Когда наступил День Благодарения, в последний четверг октября, и начались осенние каникулы, Ники уже не чувствовала себя такой одинокой и покинутой, как прежде, когда видела, что другие девушки отправляются домой, чтобы отметить этот день в семейном кругу, пусть даже с осколком семьи. В школе оставались еще несколько девушек, но никого из общежития «Вейл». Ники радовалась, что будет вдвоем с Хелен.
Прости, что не могу взять тебя с собой, киска, сказала Блейк. Она одна отправлялась поездом до Вашингтона, где личный самолет отца уже поджидал ее, чтобы доставить на какой-то экзотический остров в Карибском морс. Думаю, ты только рада этому. Ну кто захочет есть на День Благодарения кокосовые орехи и прочую фигню? Тебе везет: ты останешься здесь и будешь есть индейку с тыквенным пирогом — Черди уж расстарается!
— Да, — сказала Ники совершенно искренне, — мне действительно везет.
Погода во время этих коротких каникул была прекрасная. Солнечная и ясная, как будто наступило позднее бабье лето. Пока Хелен проводила свободное время, готовясь к занятиям в следующем семестре и просматривая соответствующую литературу, а также мастеря новые занавески для холла нижнего этажа, Ники упорно тренировалась. Отборочные соревнования для включения в олимпийскую сборную по прыжкам в воду начинались через две недели в университете штата. К тому же у Ники появился дополнительный шанс, поскольку кандидатура одной из лучших спортсменок по прыжкам с трамплина — то есть в Никином виде спорта — отпала из-за травмы, правда, не связанной со спортом.
Но хотя Ники и проводила много времени на тренировках, у нее была масса возможностей общаться с Хелен. Та сказала ей, что на праздничный обед пригласила нескольких своих друзей. Но до этого два дня они ужинали вместе, и каждый раз вместе готовили еду. Хелен научила Ники готовить «палачинту» — венгерскую острую лепешку, а на другой день свой знаменитый пирог с вишнями. Стоя здесь в уютной, почти домашней кухне «Вейл Хаус» с испачканными в муке руками, Ники на секунду вспомнила эпизод из своего далекого прошлого.
— …Ники?
Ники все еще была там, в прошлом:
— Да?
— Ты что, не слышишь меня? Я говорю, что хватит уже раскатывать тесто, а то оно будет слишком плотным. Ники переложила тесто в форму.
— Я вспоминала маму… вспоминала, как мы с ней пекли печенье. Мне тогда было лет пять или шесть… — Ей теперь было уже не так тяжело говорить об этом с Хелен, даже слезы стали реже наворачиваться на глаза.
— У меня тоже есть рецепты хорошего печенья, — сказала Хелен. — Можно попробовать его испечь к праздничному столу в День Благодарения.
Ники ей улыбнулась.
— Здорово!
Моментальная реакция Хелен и предложение воссоздать то, что было частью ее воспоминаний, как бы вытесняя образ матери, раньше бы ей показались возмутительными. Теперь уже такого не было.
Размазывая вишневую начинку по тесту, Ники неожиданно произнесла:
— Я люблю вас, Хелен. — Чтобы ее слова прозвучали не очень напыщенно, она продолжала возиться с пирогом. — Так же, как я любила маму, — добавила она.
Ответа не последовало. Когда Ники повернулась к ней, то увидела, что та, окаменев, стоит у кухонного стола.
— Хелен?..
Ники подошла к ней. Она впервые видела, как та плачет. Ники обняла Хелен, и та прижала ее к себе. Так они простояли, обнявшись, минут пять. Затем Хелен отстранилась и с улыбкой посмотрела на Ники.
— Ты такая хорошенькая, девочка моя, ты выросла такой красавицей. Как мне жаль, что Георгий не может увидеть тебя… Ники подумала, что это прозвучало так, как будто Георгий тоже был частью их маленькой семьи: стал для Ники отцом, хотя он тоже был только воспоминанием.
Друзья Хелен стали прибывать вскоре после полудня. Ники услышала, как подъехала первая машина, и выглянула из окна. У дверей стоял видавший виды «фольксваген», выкрашенный в ядовито-зеленый цвет, несомненно, своим владельцем. Из машины вышел маленький толстый человечек с копной светло-русых волос. В руках он держал пакет. Потом появилась яркая, по всей видимости, крашеная блондинка в жакете из какого-то меха, похожего на обезьяний, в розовой мини-юбке и красных сапогах. Она взяла его под руку, и они направились К дому.
Когда зазвонил звонок, Хелен крикнула из кухни:
— Ники, будь добра, встреть гостей! Я проворачиваю индейку…
Ники вздрогнула. Она не могла себе представить, как она будет разговаривать с этой парочкой. Как только она отворила дверь, мужчина ворвался внутрь, схватил ее и, держа на расстоянии вытянутой руки, стал рассматривать. — Просто ангел! — воскликнул он. — Хелен говорила, что ты похожа на ангела, и это действительно так! Ты же Ники, правильно? Меня зовут Лаци, а это Карин. — Он махнул рукой в сторону яркой блондинки, робко стоявшей рядом с ним.
Ники почувствовала тот же акцент, что и у Хелен, только более сильный. Она слегка поклонилась, лишь улыбнувшись в ответ.
Неожиданно Лаци потянул носом.
— Эта волшебница уже колдует вовсю. Пойду, куда поведет меня запах…
Он двинулся на кухню.
Карин застенчиво улыбнулась. Ники предложила ей снять жакет. Под обезьяной оказалась вышитая белым и красным деревенская блузка с очень большим вырезом. Ники повела Карин в гостиную, где Хелен устроила бар с пивом, водкой и вином.
«День Благодарения будет просто писк на лужайке, подумала Ники, используя выражение Блейк.
Так оно и было. Когда прибыли все друзья Хелен — всего восемь человек — «Вейл Хаус» просто сотрясало от веселого смеха, громких споров, шуток, печальных народных песен и — мгновениями — грустных воспоминаний, разговоров, иногда на венгерском языке. Почти все гости были венграми, беженцами восстания 1956 года. Лаци — или, как более официально представила его Хелен, Ласло Полгьяр — был любимым двоюродным братом Георгия и издавал небольшой венгерский журнал, где печатались не только другие эмигранты, но публиковались также статьи, нелегально переправленные от диссидентов на родине, многие из которых все еще сидели в тюрьмах. Карин, его жена, много моложе его, дочь поэта, политического заключенного в Будапеште, мечтала о том, чтобы добиться успеха в рок-группе венгерских эмигрантов «Яростный протест».
Там был еще человек по имени Тибор — Ники была просто не в состоянии запомнить или произнести его фамилию, равно как и фамилии других гостей — он когда-то вместе с Георгием преподавал в школе, а теперь был профессором политологии в Дартмутском колледже. Были еще Ференц и Анна, немолодая и очень симпатичная пара, которые продавали и покупали редкие книги, и их дочь — Герти, работающая на радиостанции «Голос Америки». Был еще мужчина средних лет — Виктор, неряшливо одетый в клетчатую куртку и пестрый, довольно засаленный галстук. Его представили как скульптора, но в данный момент он работал в химчистке и от него слегка пахло какими-то химикалиями. Он проявлял редкостное добродушие, никак не реагируя на бесконечные шутки остальных о том, что последние двенадцать лет своей жизни он провел, работая над огромным куском мрамора, высекая охотника, убивающего медведя — как он говорил, это была аллегория революции.
И наконец высокий и худой, как палка, русский по имени Дмитрий Иванов. У него были длинные черные волосы с проседью, чуть раскосые черные монгольские глаза, сверкавшие как угли над выступающими скулами, а скулы были такими острыми, что, казалось, вот-вот прорвут тонкую кожу. Дмитрий был
