– Ага. Ну так вот этого у тебя хоть отбавляй. Бэнксу следовало бы знать это.
– Но я попросту боюсь, – призналась Кей. – Когда участвуешь в политической кампании, все, что говоришь или делаешь, попадает под микроскоп. А вдруг я скажу что-нибудь такое, что поставит отца в неловкое положение, и он потеряет из-за меня голоса.
– А по-моему, – ехидно вставила Сильвия, – ты просто опасаешься, что по нечаянности ляпнешь правду об этом сучьем сыне.
Кей, отвернувшись, уставилась в темный угол.
– Извини, – вздохнула Сильвия. – Тебе приходится многое прощать ему, а я этого делать не обязана.
Официант принес заказанный кофе; Сильвия поднесла к губам чашку.
– Как твой старик относится к тебе?
– Он впервые обрадован моему появлению, – тихо ответила Кей.
– Поэтому ты из кожи вон лезешь, чтобы ему угодить. Неужели вправду веришь, что он больше других достоин представлять народ в Сенате?
– У него правильные взгляды. Отец против войны и хочет, чтобы жизнь стала лучше. Он сможет много добиться и, мне кажется, будет там на своем месте.
– Раз ты говоришь так, будто сама этому веришь, значит, сможешь добыть для папочки голоса, – пожала плечами Сильвия, наклоняясь ниже.
– Значит, больше никаких проблем?
– Никаких, – убеждала себя и ее Кей.
Она будет расхваливать отца, заставит людей поверить ему… и если наберет достаточно голосов, может, завоюет его любовь.
Приближались первичные выборы, и Кей с утра до вечера была занята на благотворительных деловых обедах, банкетах Молодежной коммерческой палаты и студенческих митингах не только в Чикаго, но и по всему штату. Она понимала, что пользовалась такой самостоятельностью лишь по просьбе мачехи, уговорившей Бэнкса держать падчерицу как можно дальше от нее. Александра желала выглядеть олицетворением настоящей верной жены политика, но вовсе не собиралась повсюду показываться с Кей. Конечно, Тони Бэнкс объяснил девушке, что она должна говорить с той частью избирателей, которые иначе пришли бы голосовать за Рэнделла Уайлера – молодыми людьми, этническими группами. Профессиональные писатели, готовившие речи Кей, никогда не забывали упомянуть о ее туземном происхождении, смешанной крови, используя девушку в качестве рупора антирасистских идей и призывов за равные права для национальных меньшинств и американских женщин.
Сначала Кей сильно нервничала, но постепенно привыкла, и выступления ее стали более отточенными. Вскоре она начала импровизировать. На встречах со студентами некоторых колледжей, где самыми наболевшими темами считались борьба за прекращение войны и против мобилизации, девушка прятала в карман приготовленную шпаргалку и начинала трогательно рассказывать о гробах, которые выгружали группами с военно-транспортного самолета, и необходимости кончать войну, чтобы Америка могла залечивать раны дома.
Узнав о том, что Кей отступила от выученного текста, Бэнкс начал распекать ее:
– Мы сотни раз проверяем эти проклятые речи, лишь бы убедиться, черт побери, что никто ничего не сможет исказить и использовать против нас! Будешь говорить, что в голову взбредет, Кей, и, если сморозишь глупость, нам придет конец. Такое на выборах бывает сплошь и рядом!
– Если считаете, что я мешаю, Тони, – ответила Кей, – тогда не стоит меня посылать.
К тому времени как произошел этот разговор, девушка уже прекрасно понимала, что Бэнкс не сможет обойтись без нее. Все больше избирателей, привлеченных известностью Кей, желало с ней встретиться. Газеты начали поручать репортерам взять у Кей интервью. Как и предвидел Бэнкс, ее история заинтересовала многих, и Кей все чаще начала появляться в телепрограммах новостей, а ее фото в газетах и журналах – не только из-за ее выступлений или происхождения, но еще и по причине внешности Кей.
Александре было невыносимо видеть, как падчерица быстро становится любимицей прессы. Но она, конечно, вряд ли смогла возражать против всего, что увеличивает шанс Рэнди попасть в Сенат. Он нуждался в любом преимуществе, поскольку основной соперник Пол Форрест уже пробыл два срока в Палате представителей. Огромное богатство и положение в обществе Уайлера восстановили против него большую часть населения Чикаго, принадлежащего к национальным меньшинствам и рабочим семьям. Первичные выборы должны были закончиться через несколько недель, и результаты были весьма неутешительными – Уайлер стоял ниже Форреста на несколько пунктов.
В штаб-квартире избирательной кампании царила унылая атмосфера. Только Тони Бэнкс сохранял неизменное спокойствие. В большой центральной комнате офиса, арендованного Уайлером в том же здании, где размещалась юридическая контора, распорядитель кампании начинал каждый день с того, что взбирался на письменный стол, чтобы инструктировать штат и растущие ряды молодых волонтеров, подобно генералу, посылающем войска на фронт.
– Время работает на нас! – громовым голосом объявил он как-то мрачным утром, в понедельник, когда первичные выборы начали входить в конечную фазу.
– Мы догоняем Форреста и поднимаемся каждую неделю на два-три пункта. Еще немного усилий – и мы обойдем этих сучьих детей прямо перед выборами – самое лучшее время, чтобы выйти вперед!
Но Бэнкс твердил, что сейчас не время снижать темпы – нужно обойти еще больше домов, убедить еще больше людей, сделать еще больше телефонных звонков, вытянуть еще больше пожертвований.
Спрыгнув со стола, Бэнкс позвал Кей к себе в кабинет. Она каждое утро приходила в штаб-квартиру, чтобы узнать расписание на сегодня, взять конспект новой речи, встретиться с женщиной, которая должна была сопровождать ее на собрание.
Кей вошла в кабинет Бэнкса. Ее отец был уже там и справлялся у Эла Корчака, пресс-секретаря кампании, о последних результатах. Уайлер продолжал разговор с Корчаком. К девушке подошел Бэнкс.
