– Взгляни на это, – проворчал Орин, швырнув Кей сложенную газету, как только девушка переступила порог его спальни.
Одетый в красную пижаму из китайского шелка, Олмстед восседал в центре кровати, окруженный десятками различных изданий, доставлявшихся ежедневно из всех стран мира.
Кей присела на краешек и взяла газету. В глаза бросился заголовок статьи Вогена:
– «Дочь Уайлера нашлась!»
Словно она была объектом настойчивых поисков как жертва похищения или кораблекрушения! Воген подробно излагал скудную информацию: Кей, не скрываясь, живет в особняке Олмстеда и заявляет, что собирается работать на издателя. Однако нескольким голым фактам был придан явно скандальный оттенок. Дом описывался как «Печально известный храм наслаждений», где мистер Олмстед живет, подобно турецкому паше, и одно крыло, называемое «Кэтуок» – «кошачьи прогулки», – служит приютом десяткам молодых красивых женщин, питающих воображение читателей.
Приводилось высказывание Кей, отрицавшей всякие интимные отношения с Олмстедом, но тут же намекалось, что для О. О. бизнес никогда не существовал отдельно от развлечений.
– Мне уже позвонил Тони Бэнкс, – сообщил Олмстед, как только Кей закончила просматривать статью. – Он считает, что все еще можно исправить, при условии, если ты сегодня же уедешь отсюда. Честно говоря, умолял уговорить тебя. Если ты останешься, Уайлер может распроститься с надеждой попасть в Сенат. Вряд ли найдется много избирателей, посчитавших, что ему можно доверить судьбу сотен людей, если он не смог как следует проследить за собственной дочерью.
– Что ж, – вздохнула Кей, – вы предупреждали, что так будет.
– А как ты намереваешься поступить? – поинтересовался Олмстед.
– Разве решение зависит от меня? Это ваш дом, и вы уже объяснили, почему поддерживаете его.
– Я за сексуальную свободу, не за насилие. Насколько я понимаю, Кей, поступок твоего отца говорит о том, что он не достоин такой высокой должности.
– Тогда я, конечно, хотела бы остаться, – сказала Кей, ощущая теплую волну удивления и благодарности за неожиданную недвусмысленную поддержку. – Только с условием – я не желаю быть одной из ваших проклятых кошек, или как вы их там называете. Я в самом деле пришла сюда только потому, что вы обещали мне работу. Я имела в виду настоящую работу в журнале.
– Хорошо, – добродушно усмехнулся Олмстед, – дайте только подумать, куда бы вас лучше пристроить.
– Только не где-нибудь поблизости от центра этой кровати, – шутливо предостерегла Кей – они уже не раз обменивались колкостями по этому поводу.
Олмстед снова расхохотался.
– Ну, а теперь идите, развлекайтесь, – посоветовал он, но, когда Кей уже была у двери, добавил:
– Только не выходите из дома, если не желаете давать интервью. У входа топчется куча репортеров и фотографов, готовых тут же наброситься на вас.
На столе, где обычно оставлялась почта для девушек, днем Кей увидела несколько адресованных ей записок.
Некоторые были от Тони Бэнкса, остальные – от газетчиков. Кей выбросила их в корзину для мусора, за исключением одного листка, на котором почерком О. О. были записаны телефонный номер и всего четыре слова: «Позвоните завтра Джил Эванс».
Позже, когда в комнату возвратилась Терри, Кей показала ей записку и передала разговор с Олмстедом.
– Слушай, кто такая Джил Эванс? – спросила она. Терри уселась за стол и принялась красить ногти на ногах в фиолетовый цвет – как требовалось для съемок апрельского номера. Она объяснила, что Джил Эванс – правая рука О. О., единственная, кроме самого хозяина, кому доверяется самостоятельно принимать деловые решения.
– Пока он весь день валяется на кровати, она сидит за столом в офисе и решает кучу всяких проблем – то есть буквально все. Она сегодня явилась в фотостудию, когда там делали мои пробные снимки, и заставила меня торчать перед ней в чем мать родила. Сказала, что хочет посмотреть, не выщипала ли я все лишние волосы. Потом потребовала от гримера, чтобы тот намазал мои соски румянами другого оттенка, не такого, как раньше, и стояла у него над душой, пока он менял цвета и не добился, наконец, такого, который ей понравился. Уж не знаю, насколько она взыскательна или просто развлекается, видя, что бедный парень хлопочет над моими титьками с пуховками и кистями.
Терри выложила все, что ей было известно. Джил Эванс была одной из первых «кошечек», еще в те времена, когда Олмстед только начинал издавать журнал, и, как многие другие с тех пор, числилась в его любовницах.
– Я думаю, она поставила рекорд, – заметила Терри, – продержалась больше года. В отличие от девушек, которые менялись с калейдоскопической скоростью, как только лишались милостивого внимания О. О., Джил осталась и занимала различные должности в издательстве. По мере того, как «Томкэт» вырастал в корпорацию с многомиллионными прибылями, ее заслуги вознаградили – Джил получила должность исполнительного редактора и пакет акций, второй по величине после пакета Олмстеда.
– Я слышала, она никогда не бывает в «Элли». Не желает видеть О. О., хотя все время обсуждает дела по телефону; кое-кто думает, что она до сих пор влюблена в него – и они обязательно снова сойдутся, когда О. О. решит уехать отсюда и жить нормальной жизнью.
Терри докрасила ноготь на мизинце и помахала ногой в воздухе, чтобы лак поскорее просох.
– Больше я ничего не знаю, – заключила она, – за исключением разве ее прозвища. По нему видно, что она прошла долгий путь от «кошечки».
– Какое прозвище?
– «Тигрица». Если собираешься работать под ее началом, Кей, остерегайся когтей.
