– Чувствуете себя плоховато сейчас? – участливо поинтересовался он.
Словно только и дожидалась этого вопроса, она соскочила со смотрового стола и побежала в ванную комнату. Там ее долго рвало, и хотя она и не могла вспомнить, когда ела в последний раз, ее желудок все фонтанировал. Ей хотелось умереть. Если исцеление от недуга предполагало, что она постоянно будет чувствовать себя так отвратительно, то уж лучше ей умереть, потому что она не видела большого смысла в жизни, если в ней не чувствуешь ничего хорошего, одну только гадость.
Когда она вернулась в кабинет старого доктора, он вручил ей полотенце и стакан с водой.
– Так часто бывает? – поинтересовался он.
– Иногда, – осторожно ответила она, подразумевая: «Только когда мои припасы иссякают».
Слоун сочувственно кивнул:
– Знаю, каково это… Я сам бывший пьяница. А теперь ни одного глотка за последние пятнадцать лет.
Она удивленно подняла бровь и подумала, какой смешной разговор получается у них. Однако ей было наплевать. Ей хотелось только одного – чувствовать себя лучше, и сейчас она готова была ради этого даже на убийство.
Доктор вручил ей какие-то пилюли.
– Вот они помогут вам при детоксикации, – объяснил он. – При наркотиках все происходит несколько дольше, чем при алкоголе, но ваш организм очистится примерно за десять дней. А тем временем эти пилюли помогут устранить побочные эффекты. Если что-нибудь потребуется дополнительно, то я всегда здесь. И Стиви тоже. У нас здесь целый штат – служащие Оазиса, священнослужители, – так что вам не придется чувствовать себя покинутой. Может, вам что-нибудь нужно прямо сейчас?
Даже пребывая в таком жалком состоянии, Канда не устояла перед искушением попытать удачи.
– Может, у вас найдется что-нибудь более окрыляющее и поднимающее дух, чем это? – произнесла она с хитрой ухмылкой.
Слоун поморщился, словно она ударила его.
– Попытайтесь пользоваться чем-нибудь другим, поднимающим дух, Канда, – серьезно заявил он. – Попытайтесь жить…
Канда жадно проглотила пилюли и вышла из кабинета. Что мог знать про нее этот старый пьянчужка? Она таки старалась жить, а жизнь обманула ее, вот и все. Два никчемных мужа, которые обчистили ее и бросили с двумя черными детишками, даже черней, чем она сама. Даже таланту, который стал ее билетом из гетто, нельзя доверять; он подвел ее именно тогда, когда она больше всего в нем нуждалась, сделав ее прошедшим временем в мире, который не любит вчерашних звезд. Единственным ее настоящим другом был белый порошок. Он всегда давал утешение, и на него всегда можно было рассчитывать.
Эта сучка служащая ждала ее.
– Позвольте показать вам главную комнату, – сказала она.
Оставь меня в покое, хотелось сказать Канде, но она быстро взяла себя в руки. Сохраняй спокойствие, девочка, сказала она себе, сохраняй спокойствие и веди свою игру.
Главная комната напоминала один из тех больших холлов в курортных отелях, где она выступала. Тут было много стекла и вид будто на почтовой открытке; похоже, где-то там снаружи находились площадки для гольфа.
В помещении сидели там и сям небольшие группы, некоторые что-то записывали в блокноты, другие беседовали между собой. Никто не выглядел ненормальным или странным, а по тому, как они посмотрели на нее, Канда могла сказать, что ее узнали и делали вид, что она такая же, как и все. Она уже привыкла к этому и не знала, что раздражает ее больше – эта деланная холодность или то, что некоторые пристают к ней бесцеремонно, требуя от нее автографов или беседы, словно она была им обязана.
– Давайте-ка сядем вот сюда, – сказала Миранда, когда отвела Канду в солнечный уголок, немного в стороне от остальных. Она извлекла из потертого блокнота пачку бумаг и начала зачитывать распорядок дня. – Подъем у нас в шесть часов. Вы убираете свою постель…
– Я не убираю постели, – сказала она с напыщенным видом, чувствуя себя немного получше, когда пилюля, что бы это ни было, начала забирать ее немного. – Это работа горничной.
– У нас тут все сами заправляют свою постель. Потом следует завтрак, затем прогулка, а потом… – Тут эта Филдс поколебалась один миг, проявив свою неуверенность, от которой Канда испытала облегчение. – Затем мы выполняем терапевтические виды работ.
– А что это такое – если сказать просто по-человечески? – с вызовом спросила Канда, почуяв, что служащая не настолько владела собой, как ей хотелось показать.
– Ну, это разного рода мелкие занятия… расставить столы в кафетерии, помочь в наведении порядка в одном из кабинетов администрации либо…
– Как я понимаю, вы тут давали Пенни Фарлоу ежик для чистки унитаза, – криво ухмыльнувшись, сказала Канда, повторяя сплетни, слышанные ею когда-то насчет знаменитой музыкальной звезды Бродвея.
Миранда Филдс яростно затрясла своими седоватыми кудряшками.
– Таких вещей у нас не бывает, – заявила она с подчеркнутой серьезностью. – Тут, в Оазисе, мы определили, что небольшой физический труд имеет терапевтическое значение. Он связывает наших «путниц» с реальностью, а это способствует выздоровлению.
– Да что вы говорите! – горько рассмеялась Канда. – Хорошо бы, кто-нибудь сказал это моей мамаше. Она всю свою жизнь занималась физическим трудом… а потом упала замертво в возрасте сорока двух лет. Так что выполнение физических упражнений очень быстро покончило с ее связями с реальностью.
– Извините, – тихо сказала Миранда, и ее лицо приобрело то смешное выражение симпатии к обездоленным, которое на всю жизнь въелось в Канду и раздражало ее. А затем вернулась к тому, в чем понимала больше – к режиму дня: – Утренние лекции начинаются в девять. В десять вы и еще четыре леди
