Он умолк, ожидая, вероятно, с моей стороны какого-нибудь вопроса в связи с миссией, но я промолчал.
— Может быть, вы не хотите? — выжидательно посмотрел он на меня.
— Почему? Я говорил контр-адмиралу, что всегда рад быть ему полезен.
— Когда вы собираетесь сойти на берег?
— Если нужно, хоть сейчас.
— Хорошо, я доложу «старику».
Он ушел докладывать «старику», а я остался на палубе. Человек десять матросов с засученными штанами, голые до пояса, с шумом начали мыть палубу. Один поливал из брандспойта, а другие орудовали швабрами. Их мокрые загоревшие спины лоснились на солнце. Все были здоровые парни, ловкие и веселые. Тот, который держал брандспойт, «случайно» упустил его так, что он описав дугу, окатил холодной водой голые спины товарищей. Поднялся шум; крики и смех огласили палубу.
— Не хитри, без уловок, Тод! — крикнул долговязый, тощий матрос с веснушчатым лицом, расставив длинные ноги и, в то время как другие спасались от душа, он словно прирос к месту. — Валяй, не стесняйся, Тод! — снова крикнул он матросу «упустившему» брандспойт. — Если ты меня свалишь с ног, получишь бутылку рома.
— Ладно, патагонец! — ответил Тод. — Сейчас ты у меня растянешься, а я выпью твой ром.
И он действительно готовился направить на долговязого брандспойт, но «патагонец» его остановил.
— Стой, Тод! Уговор. Если мы меня свалишь, получаешь бутылку рома. Но если не свалишь, ты ставишь бутылку, а я выпью ее за твое здоровье. Идет?
— Идет, патагонец.
— Целую бутылку, Тод! Подумай!
— Подумал, патагонец. Целую бутылку! В первом же порту, где есть ром, ты ее купишь, и я выпью к твоему неудовольствию. Ну что ж, угощу и тебя одним стаканчиком, так и быть! Обещаю!
Пари было заключено при общем одобрении остальных матросов, и сильная струя воды захлестала в спину «патагонца», прозванного так, вероятно, за его длинные ноги. Он слегка наклонился вперед, с широко расставленными ногами, и не шелохнулся, несмотря на сильный напор воды. Тод закусил губы, надул щеки, даже жилы на его шее выступили от напряжения, словно он хотел этим усилить струю, но «патагонец» не пошевелился. Матросы ревели от восторга:
— Держись, патагонец!
— Шпарь, Тод!
— Ниже, ниже!
На палубе показался адъютант и, увидев чем занимаются матросы, остановился, улыбаясь.
— Твоя взяла, патагонец, — в отчаянии произнес наконец Тод и отвел в сторону брандспойт.
Палуба огласилась новым взрывом смеха и шуток. Все окружили «патагонца», хлопали по спине, пожимали руку, будто он выиграл первую награду на Олимпийских играх.
Подошел адъютант и сказал:
— Будьте осторожны, ребята! «Старик» уже на ногах!.. Матросы снова принялись за работу, а мы с адъютантом сели в моторную лодку и отправились на остров.
Мы пошли по тропинке к моей хижине. Мне хотелось посмотреть, что с ней случилось. Да, она была невредима. Скрытая в лесу, в стороне от селения, она осталась незадетой снарядами. Заглянув в дверь, я увидел несколько солдатских ранцев, развешанных по стенам, Нары были застланы солдатскими одеялами. В одном углу стоял кувшин для воды, а в другом — ржавое ведро, вроде тех, которые имеются во всех тюремных камерах. Тут поселились человек десять японских пленных. Ночь они проводили в хижине, охраняемые американскими матросами, а днем работали на укреплениях.
— Эта хижина была моим домом, — сказал я адъютанту. — Тут я пережил много радостей и скорбей. Спал на этих нарах один, никем не тревожимый. На них сидели предводитель племени, его дочь Зинга, сын Амбо и старик Гахар. Он сейчас главный жрец племени. Они все были моими друзьями.
— Неужели вы сожалеете об этой трущобе? — удивился адъютант.
— Я жалею туземцев. Японцы сожгли хижины и прогнали их в джунгли. Сейчас они спят под открытым небом или в шалашах из ветвей и листьев. У них нет достаточно посуды, чтобы сварить пишу, и они едят жареный ямс и таро...
— Именно поэтому они должны вернуться и построить новые хижины.
— Да, но потом? Что с ними будет? Каковы намерения контр-адмирала?
— О, у него самые хорошие намерения!..
— ...Которые могут дать печальные результаты, — перебил я.
— Почему?
— Потому что его хорошие намерения не совпадают с желаниями туземцев.
— Почему вы так думаете? «Старик» — хороший человек. Он искренне хочет помочь дикарям. Сейчас они будут жить с большей уверенностью за свою жизнь, чем раньше. До тех пор, пока остров в наших руках, ни одна страна не посмеет на него напасть. Старик вызвал подкрепление — военные корабли и авиаматку. Впрочем, вы сами видели, что стало с японцами.
— Видел. Но я знаю также, что потом произойдет.
— Что?
— То, что произошло с японцами.
— Как? Вы думаете, что мы будем биты, как они? Но кем? Кто посмеет напасть на нас? Уж не японцы ли?
— Нет, туземцы. Племя не успокоится до тех пор, пока вы не покинете остров. Предводитель сказал это позавчера и не переменит своего решения.
— Так ведь мы именно для того и приехали, чтобы говорить с ним. «Старик» просит вас внушить предводителю, что не в его интересах противиться нашим намерениям.
— А каковы в сущности ваши намерения, если можно полюбопытствовать?
— Построить тут сильную крепость. Остров Тамбукту будет превращен в важную военно-морскую базу.
— Но именно этого-то и не желают туземцы!
— А чего они желают?
— Они хотят жить так, как они жили раньше: без белых и желтых господ.
— Но это невозможно! — воскликнул адъютант.
— Именно потому конфликт неизбежен.
— Пусть посмеют, — пригрозил адъютант, — мы их уничтожим и сотрем в порошок их остров.
— Раз так, — заметил я, — нет смысла вести переговоры с предводителем.
Но адъютант был другого мнения. Он считал, что предводитель согласится на все, если я хорошо ему растолкую, что его ждет в случае неподчинения.
— Но пойдем в село, — предложил он. — Ведь мы приехали вести переговоры.
В той части селения, где жил Боамбо, не было живой души. Все хижины сгорели. На площадке зияла огромная воронка от снаряда, а кругом виднелись кучи пепла и закопченные, обугленные балки. Всюду витала смерть, и нам ничего было тут делать. На других улицах хижины тоже сгорели, и на той, на которой жил Арики. Повсюду одна и та же картина: кучи пепла и обугленные балки, глубокие воронки от снарядов, вокруг поваленные и обгоревшие деревья... Нигде ни живой души. Пустота и разорение царили там, где еще недавно кипела жизнь...
Мы было уже тронулись, когда кто-то неожиданно позвал меня по имени. Я обернулся и увидел Гахара. Он стоял на тропинке на опушке леса и вопросительно смотрел на меня. Он появился внезапно, так, как только туземцы умеют появляться. Он, наверно, наблюдал за нами из леса и, видя, что мы уходим, решил окликнуть меня. Я не сомневался, что в лесу находятся и другие туземцы, вооруженные стрелами и копьями, готовые прийти на помощь своему товарищу в случае опасности. Сам Гахар был безоружен.
— Иди сюда, Гахар, — позвал я его. — Иди сюда, поговорим.
Он осторожно сделал несколько шагов в нашу сторону и остановился. Как он похудел! В его глубоко ввалившихся, больших черных глазах застыла тяжкая скорбь, продолговатое темное лицо высохло, как у
